Страница 1 из 1

Нгуен Нгок Ты - Рассказы, перевод Куинь Хыонг

Добавлено: 14 июн 2013, 14:03
tykva
Великолепные пеплы

Рассказ

Нгуен Нгок Ты

Изображение

Тогда была полночь, огонь горел очень высоко. Выше верхушки кокоса. Красные тлеющие хлопья пепла разлетаются во все стороны каждый раз, когда ветер раздувает костёр. Бамбуковые полена, вплетённые в стены, в жару скручиваются перед тем, как взорваться, как настоящие хлопушки.

На этот раз крыша не была покрыта черепицами, поэтому не слышно было, как они трескались. Огонь, кажется, горит спокойно. Не похожий на стог соломы, сгоревший однажды во дворе перед домом, который пылал очень бурно и быстро погас, пожар в доме супругов Там и Нян горел долго, очень долго. Свет от пожара виден в каждом дворе в селении Тхомром.

«Ты что, опять оставляла маленьких, чтобы туда побежать посмотреть? Сказал я тебе, ничего там интересного, чтоб в полночь бежать...». Муж проворчал, его речь сопровождает звук режущего опору качающегося гамака. Она изо всех сил давит банан сверху доской, чувствуя тупую усталость и боль в своих плечах. Сегодня, наверно, опять будет дождь, бананы лежат на сушке, ждут не дождутся солнца, уже начинают темнеть в пасмурную облачную погоду. В воздухе висит сильный запах бананового мёда, до такой степени, что у неё на носу, кажется, засахаренный след.

- Там сжигает собственный дом уже пятый раз, – она считает про себя на черных от банановой смолы пальцах.

- Каждый раз то же самое, нечего смотреть.

Нет, не то же самое же. Муж ведь никогда не видал ни одного пожара, поэтому не знает, что каждый раз костёр источает свой, отличительный запах. В нём запах сгоревших термитов, гниющих листьев или запах горелой пластмассовой подвески, верёвки, лесок или покрывающего крышу брезента. Она даже среди них различает запах сгоревших на черепичной крыше крыс, или личинки термитов и муравьев, а один раз там ещё был и запах варящегося риса, потому что Там поджёг дом газовой зажигалкой спереди как раз в то время, когда Нян сзади на кухне готовила ужин, у неё на кухне кастрюля с рисом начинала кипеть.

Она ясно помнит каждый раз, когда дом Нян горел, помнит, сколько длится каждый пожар. И пепел от них тоже разный, каждый раз его всё меньше и меньше становится, порой сметается в неполные две корзинки. После первого пожара от дома остались на оголённой земле каркас прогоревших опорных столбов и куски черных от дыма черепиц. Дом этот был довольно приличным, так как был общим свадебным подарком от родителей жениха и невесты.

Впоследствии, после огня от дома оставался только земляной пол, уже почерневший от обжига. Сам дом каждый раз становится всё проще и проще, скуднее, временнее. Нян смеется, говорит ей: «Рано или поздно Там сожжёт, так незачем строить прочный дом, зря это. Мы и так небогаты». И в ту ночь то, что сгорело в том пожаре, держалось только одним опорным столбом, не больше.

- Дом горел долго, самый длинный пожар был...

Она говорит, при этом снова напрягая больные плечи. Банан сплющился под давлением, как распластавшаяся ладонь. До неё доносился запах рыбы в волосах мужа и трудноуловимый запах солнечных лучей в них. Завтра он уедет, но этот знакомый запах останется на гамаке на неделю дольше, её замучает до невозможности.

Она часто рассказывает ему о пожарах, учинённых Тамом в его собственном доме, потому что муж никогда туда не бегал, даже если все рыболовецкие лодки лежат на причале, и муж дома. Беспричастен и равнодушен он, как будто супруги Там и Нян никогда не были их соседями, друзьями. Несмотря на это, она всё-таки думает, что муж хотел бы знать, как и что Нян делает после каждого пожара, когда очередной дом у неё превращается в пепел.

- Нян не плачет, она была холодна и спокойна...

Поискав, вынула из пепла старые кастрюли, уцелевшие от пожара, Нян пошла по деревне, попросила по щепотке риса у соседей, собрала оставшиеся во дворе щепки и ветки, она варит рис. Прежде всего надо наесться, а затем жить дальше. Там никогда с ней не ел. Уже сыт огнём, удовлетворен, он не чувствует голода. Он спал, проспав и следующий день. Лежит, где падает, в любом месте, как попало.

Нян никогда не просила у неё риса, но однажды попросила продать несколько листьев водного кокоса. Она сказала, что между друзьями ничего не продается и не покупается, она ей даром даст, да ещё там несколько деревьев, которые растут у дома, возьми и их. Нян, собрав с мира по нитке, выстроила гнездо, куда супруги могли бы хотя бы входить и выходить. А она, посмотрев Нян вслед, на листья, которые Нян тянула за собой, половина их скользит по земле, никак не могла удержать мысль об их конце – пеплы. Если этот смысл выразить в словах, произнеся их, то люди винили бы её в нехорошем предсказании. Однако, в этом селении Тхомром, кто не знает, что Там целыми днями пьян, и пьяный он очень часто обижается. Обижается, потому что Нян из-за усталости уже заснула, не ждала его у порога, потому что соседская собака так громко лаяла, потому что Там думает «она меня презирает», или потому что корни того дерева высоко растут над землей, и он упал, застряв в них ногой.

- Если б мог плакать, я б дом не сжигал. - Оправдывается Там с самым добрым выражением на трезвом лице.

Свекровь говорила Нян, уйди ты от этого Богом проклятого пьяницы. Если хочешь остаться, живи со мной, коли хочешь выйти замуж, я зарежу свинью от радости. Нян на это, Бога призывая, отвечала, если уйду я, кто будет строить дом, чтоб он сжигал, вдруг сожжёт дом у соседей, неудобно же. Старуха делает длинный выдох, как лекарь, что стоит перед неизлечимым пациентом, после того, как напутствовал родных постараться сделать всё возможное.

С того дня, как узнала, что мужа может обидеть самая мелочь, Нян собрала всё, что она считала необходимым, отдала на хранение знакомым, чтобы, когда огонь начинается на крыше, ей достаточно было схватить с собой заколку для волос, убежать из пожара, найти место поудобней, сесть и смотреть на Тама.

Однако, в его глазах пылает только великолепие пожара. Нету ей места. Как и все мужчины в местных деревнях, после свадьбы они видят свою жену только несколько месяцев, от силы несколько лет. Стоя на ногах или на коленях, на приемлемом расстоянии от огня, Там с такой увлеченностью, с такой страстью любуется пожаром, пока жадные красные языки не съели до последнего куска дерева. Это выражение лицо принадлежит другому человеку, а не бедному, много претерпевшему Таму. Соседи в первый раз ещё помогли спасти дом, воду приносили, а потом, видя увлеченность мужа огнём, а жены – любованием своим мужем, оба как бы не жалели дом ничуть, то всем надоело помогать. «Что за люди, опустившиеся на самое дно, не беспокоятся о своей бедности, зажгли дом для любования, что за люди такие?».

Она же приходила смотреть пожар как на театральное представление. Спектакль падших людей. Когда Ти была маленькая, она брала её с собой и несла спящую дочку на руках, она там на пожаре оставалась до самого конца, пока огонь не погаснет. Великолепный свет пожара производил на неё сильное впечатление даже несколько месяцев спустя. Она воображает себя на месте Нян, которая так жаждет взора мужа, жаждет, чтоб муж её заметил.

Она с мужем, и Там с Нян поженились в одном и том же году. Сперва Там и Нян поженились, 27 февраля. Она эту дату помнит, потому что в ночь накануне, после посиделок на девичнике в доме Нян, она вместе с мужем (тогда он мужем ещё не стал) пьяные шли, шатаясь, с факелом по деревенской дороге. Он неожиданно остановился, посмотрел на неё безумным взглядом. Его глаза загорелись таким безумным огнём, когда бросил он факел в реку. Огонь погас в тёмной черной воде. Он решительно толкнул её к стогу соломы и зарыл между её ног свою горячую страсть.

В этом году ей было семнадцать. Узнала, что беременна, только четыре месяца спустя. С той страстной ночи на соломе до того, как живот у неё вырос неумолимо, он с ней не встречался. Уехал с рыбаками от устья Ганьхао. Надоели ему поля, тянется к морю, говорит. Твёрдо, как сказал клятву. Как совершил побег. Однажды его мать попросила вестника, отозвала его домой срочно. На собственную свадьбу. Живот у неё уже очень большой. Он, наверное, потратил много времени, чтобы вспомнить, про кого говорит мать, вспомнил ту ночь, пьянство, утонувший факел в реке, и куски соломы, щекотно касающиеся бедра.

На свадьбе она должна входить в дом через задний вход. Маленького роста, молоденькая невеста не может скрыть круглый живот. Единственное, что изменилось в её жизни, это то, что она перешла жить в дом мужа, помогает свекрови сушить бананы на продажу. Муж уходит в море. Она служит связующим звеном между ним и родным селением Тхомром, рассказами в дни маловодия, когда муж возвращается домой. Хм..., в тот день, когда она родила маленькую Ти, было полнолуние, лёжа в лодке по дороге в медпункт, она всё боялась, что родит прямо в лодке. Маленькая Ти была тихой, хорошо кушает, лежит себе и смачно сосет свой палец. Она волнуется, что старая свекровь страдает старческим слабоумием, ведь на днях взяла да капнула керосин внучке в глаза, девчушка чуть не ослепла. А Нян родила второго ребенка, после тяжелых родов умер он. Она приходила навестить Нян, видела, как она лежит и корчится, не обращая внимания на полную грудь и мокрую от молока рубашку. А Там начал часто пить.

Рассказывает она, рассказывает, как попало, как бы без цели, без связи, что помнит, то и рассказывает. Как она ночами никогда не задумывалась в пустой постели, что рассказать – то, что больше всего она хотела бы, чтобы он знал. Ведь эти её рассказы заставляют мужа хотеть вернуться домой, чтобы их послушать. Бывало, уже несколько раз она надеялась, что некоторые из её рассказов заставят мужа посмотреть на неё взглядом с такой страстной любовью, как в ту ночь, когда она не вскрикнула, когда голая спина утопилась в шершавой соломе. Она не вскрикнула, только встала, сама отряхнула солому из волос, сама застегнула все пуговицы на рубашке и молча пошла домой. Сидя на ветках карамболы, когда очень хотелось съесть кислое, она снова и снова наслаждалась этим горячим взглядом, даже зная, что он не принадлежит ей, и он такой горячий не для неё.

Однако, это не мешало тому воспоминанию, когда в ту ночь её тень целиком отразилась в его глазах. Это вспоминание и удерживало её от рыдания, когда отец заставил её лечь ничком на лавке и хлестал всем, что попало ему в руки. Тогда животик уже не позволял ей лежать ровно на твёрдой деревянной плоскости, голова и ноги приподнимаются, всё тело потом ныло от побоев.

И она никогда в своей жизни уже не увидела этот взгляд мужа вторично. Даже когда она рассказала мужу, что у маленькой Ти скоро появится, наверное, братик, потому что очень сильно ворочается у неё в животе. Даже тогда у мужа глаза холодные, безучастные. Каждый раз после долгосрочной рыбалки в море муж приезжает домой, его качающийся гамак режет опору, грызёт ночь. Она мужу рассказывает свои рассказы только лишь с желанием, чтобы в доме хотя бы звучала человеческая речь, чтобы в доме жила настоящая семья, где женщина разговаривает на пустые темы, мужчина плюёт тягучие плевки, а дети смеются. Свекровь заболела воспалением легких, пролежала в медпункте целую неделю. Учительница выбрала маленькую Ти на конкурс по каллиграфии в общине. У маленького Ланя уже появились шесть зубов. А в тот день, когда Нян вытащила свою дочь из канала, Там занимался сбором риса. Прибежав на крик людей, он толкнул её на землю, ногой так и пнул ей в живот, и держал в своих руках безмолвное тело умершего ребенка, отказываясь отпустить.

Иногда она чувствовала отчаяние, это когда она уже не знает, что рассказать мужу. А он лежит себе на своём гамаке, как будто свёртывается в кокон. Скучна же жизнь в этом селении Тхомром, где мужчины топятся в водке и заботе о заработках и затратах на болезни детей, а женщины, не поднимая лицо, занимаются заплатками всех дыр и прорех в доме. Нян мало показывается на улице. Она даже не может рассказать мужу, как Нян выглядит, полна она или худа, бела или черна её кожа, одета она аккуратно как прежде, или прохудилась её одежда, улыбается ли она.

Дошло до того времени, когда Там учинил первый пожар. До сих пор говорят о том пожаре, как важном событии в селении Тхомром, ведь даже на войне не было такого большого пожара. Дотла. Ничего не осталось. Последующие пожары такого впечатления не производили, потому что привыкли. Пожар всколыхнул местную жизнь только один, первый раз. Только она о них заботится, только она знает, что пожары не похожи друг на друга.

Нян ходила по деревням, везде, если увидит дерево, из которого можно было бы сделать опору или столб, сразу тащила домой, скидывала в пруд в ожидании очереди, когда понадобится. Все эти детали она рассказывала мужу много раз, и труднее всего для неё при этом сохранить спокойное равнодушие. Там, как обычно, бродит по селению до полночи, пьяный обижается, ругает всё и всех, от отплывшей от причала на отцепившейся цепи лодки, бранит светлячков в небе и солому под ногами.

- Однако, после этого пожара Там уже никогда не будет дом сжигать.

Она сказала эту фразу, стараясь спрятать сожаление в голосе – ведь с этих пор уже не будет пожаров, чтобы о них рассказать. А это, кто знает, вдруг означает, что к ней не вернется муж. Чистя мозолистые руки в боли и облегчении, в бессолнечной жаре, в тихой напряженной атмосфере всего селения Тхомром в знойный полдень, в жужжании пчёл, прилипающих к банановому мёду, с ощущением, что ножницы вот-вот отрежут тугую нить, которая удерживает бумажный змей в его полете, она рассказала мужчине в его коконе последнюю деталь:

- Нян не убежала из пожара как в прежние разы, дорогой!...

Re: Нгуен Нгок Ты - Великолепные пеплы, перевод Куинь Хыонг

Добавлено: 15 июн 2013, 10:11
ozes
По книгам писательницы Нгуен Нгок Ты сняты фильмы, например фильм "Бесконечное поле":

viewtopic.php?p=11060#p11060


Изображение
Нгуен Нгок Ты

Re: Нгуен Нгок Ты - Великолепные пеплы, перевод Куинь Хыонг

Добавлено: 19 июн 2013, 08:38
Николай Николаевич
Болшое Спасибо Нгуен Нгок Ты за хороший рассказ о нелегкой жизни простых вьетнамских людей, а Куинь Хыонг - за профессиональный литературный перевод!
Творческих успехов вам.

Re: Нгуен Нгок Ты - Рассказы, перевод Куинь Хыонг

Добавлено: 04 июл 2013, 14:23
tykva
Травести

Нгуен Нгок Ты

Рассказ

Диеп родилась маленького роста. Она начала карьеру актрисы театра кайлыонг с 16 лет, но до сих пор играет только детей. Смотря на себя в зеркале, говорит: «Да, я ростом-то маленькая, а лицом уже взрослая». А на сцене, как запоёт звонким, чистым голосом, все увидят, что она – по-настоящему малолетняя девочка.

Когда она только что вступила в труппу, руководитель, а он же – постановщик пьес, после прослушивания дал ей роль Нги Суан в пьесе «Фам Конг и Кук Хоа», в которой артист Линь Лонг играл Тан Лыка. Уже шесть лет, и до сих пор на сцене в разных пьесах она называет Линь Лонга отцом. Грустна она от этого.

Вернулась она домой к бабушке и дедушке в родную деревню Вамкосыок. Легла на гамак, жалуется: «Бросить ли мне сцену, уже надоело мне играть детей, дедушка!». Дедушка стар, и бабушка стара. Дед говорит: «Хорошо ведь играть детские роли. Подумай, пьеса без Нги Суан, которую мачеха бьёт и заставляет ухаживать за утками, детям не понравится. Надо же кому-то играть детей для детей...». Бабушка тоже хочет сказать что-то, но замечает, что Диеп уже заснула на гамаке. Она промолчала и молча продула дымовую печку, так, чтобы дым заполнил маленький дом и прогнал комаров.

Диеп жила с бабушкой, да дедушкой с малолетства. Когда ей было десять, её отец ушёл и не вернулся домой. Родные со стороны отца иногда весточки шлют, его ища, но она не уделяет им внимание. Когда ей было двенадцать, её мать ушла из дому заработать на жизнь, говорят, торговкой на пассажирском корабле Кханьхой, и вскоре вышла замуж. Диеп начала ходить в школу. Сначала в первом классе учитель Нам приходил к ней домой, вставал за спиной, брал и водил её руку, чтобы научить её писать буквы. Затем её так стала учить бабушка, и однажды Диеп заметила, что рубашка на груди у бабушки, где она прикасается к её спине, мокрая от пота. Диеп жалела бабушку. Бабушка необразованна, тяжело ей учить её грамоте, но учила она её многому в жизни. Зная, что Диеп любит креветок, бабушка всех, которые попадали им в сеть, и в другие снасти, готовила для неё.

Старательно внучку кормила бабушка, но Диеп так и не росла. Слишком горячая у неё плоть. Однажды бабушка спросила:

- Тоскуешь ли ты по матери?

Диеп отвечает с легкостью:

- Нет, зачем тосковать, бабушка. Мать любит своего мужа больше, чем тебя и меня.

Заметила, что у бабушки на глазах выступили слезы, и после этого раза Диеп всегда отвечала, что грустит она по матери, тоскует о ней. Мать редко-редко навещала её. Однажды она была беремена, а в другой раз – с маленькой дочкой на руках. А когда Диеп поступила на работу в труппу, то больше не встречалась с матерью. И никогда о ней не вспоминала. Она считает своё равнодушие наказанием для матери. Странно подумать, в жизни часто говорят, что ругань и драки разрушают любовь. Но вот и равнодушие тоже.

Еще тогда, когда жила с дедушкой и бабушкой, у Диеп сложилась привычка рано вставать, приготовить чай и пить одной. В труппе, накануне спектаклей и после, ложилась спать насколько могла поздно, однако, утром, как слышала крик петухов, Диеп уже вставала, заваривала кипяток, и, поискав тихий укромный уголок, где лёгкий ветерок, готовила себе чай в одиночку. Её чай крепкий-крепкий. До такой степени горький, что вяжет на языке. Она объясняет старость на своём лице именно тем, что такой чай пьёт. Пьёт и задумывается. Уже в десять лет она вместе с дедушкой научилась употреблять крепкий горячий чай. Она у дедушки приняла и задумчивость при чаепитии. Никогда не выпьет чашку чая одним залпом, всегда маленькими глотками. В ожидании рассвета она задумывалась над десятью годами своей жизни, затем задумывалась над пятнадцатью и сейчас она задумывается над своими двадцатью двумя годами.

Диеп любит театр кайлыонг, и потому выбрала карьеру актрисы. Бабушка не отговаривала. Она только сказала: «Хочешь хорошо играть, надо сперва хорошо жить. Хорошо проживёшь свою жизнь с чувством, можешь играть любую роль». Бабушка стара, и каждое её слово ей кажется мудростью. Диеп начала свою карьеру в труппе маленького провинциального театра. Главные женские роли меняются, но на её детские роли никто не претендовал. В пьесах старый писатель-сценарист часто выдумывает любовь, ошибки, проступки, разлуки и хэппи энды. В таких пьесах много детских ролей. При счастливой встрече после разлуки ребёнок всегда прибавит счастья главным героям. При счастливой развязке конфликтов между свекровью и непризнанной невесткой легче всего из уст прелестной девочки вырвать обращение «бабушка». Диеп думает, в будущем, когда станет совсем старой, и ей уже не играть такую девочку, она вернется домой, выйдет замуж и споёт колыбельные песенки своему ребёнку. И все же боится, что не сможет оставить свою выбранную профессию-карму.

Однажды труппа выступала с гастролями на канале Тхомай, она по привычке сидела одна с чашкой чая, раздумывая над семнадцатью годами своей жизни, и увидела бледную женщину с ребёнком на руках, входящую во временный брезентовый шатёр-театр. Та со слезами на щеках трогала каждую занавеску, каждую доску, из которых сложена сцена. Оказывается, это была бывшая певица, прима-актриса Хонг Ли, которая в прошлом году покинула труппу. Ли спустилась посидеть на корточках прямо на полу рядом с Диеп, приняла чашку чая и спокойно выпила, как будто уже привыкла ко всему горькому горю в этой жизни. Она ничего не говорила, только улыбалась, а когда наулыбалась, то начала плакать. А когда наплакалась, сказала: «Диеп, можешь ли посмотреть за малым на минуточку, я побежала купить ему молоко». Сказав, так быстро вышла, что Диеп не успела сказать, что лавки же ещё не открыты в такую рань. Выпила Диеп три чайника в ожидании Ли, но она не вернулась за сыном. Ребёнок плачет. Все поднялись, и пришли к выводу, что Ли бросила своего сына. Кому... Почему так странно, легкомысленно и необдуманно поступила... Мужчины не могут же принять ребёнка, все боятся, что заговорят, как будто это его незаконнорожденный. Женщины не могут принять ребёнка, потому что с ним не смогут продолжать карьеру. Вдруг зрители узнают, что у этой актрисы, которая вечерами на сцене играет королеву Зыонг Ван Нга, днём на руках маленький ребёнок, не захотят спектали смотреть. Диеп взяла на руки хилого малыша, сказала:

- Да ладно, я буду его кормить и растить.

Таким образом она стала матерью маленькому Бо. Матерью в семнадцать лет, а внешностью выглядит она ещё моложе. Она думает, когда выйдет замуж, то попросит дедушку придумать красивое имя для Бо, сделает ему новое свидетельство о рождении. Принесла она малого Бо домой, попросила бабушку с дедушкой за ним смотреть и растить. Её не поругали, наоборот с радостью приняли ребёнка. А когда Бо стал немножко крепче, она его взяла на гастроли. Быстро же растёт малыш, становится сильным и крепким. Она берёт его на руки, как кошка несёт крысу. А когда Бо начал говорить, то всякого мужчину называл «папой», что заставляло смущаться всех мужчин в труппе. К этому времени, говорят, Хонг Ли стала звездой в городском театре под псевдонимом Тхук Куен. Тхук Куен написала Диеп письмо, в котором говорилось, что она вынуждена была бросить на Диеп ребёнка, ради своей карьеры взвалить на Диеп свои трудности, и пообещала потом достойно ей отплатить, после того, как достигнет большого успеха. Диеп о возмездии не думает, она только ещё больше грустит после этого письма. Она ведь думает, что в театральном искусстве успех похож на дом, насколько собственных сил хватит, такой дом и построй. Ради успеха если надо так много пожертвовать, то жаль, очень жаль артистов. В жизни ещё никто с ней не торговался таким образом, она тоже не называла цену никому. Она отличается маленьким ростом, нет и метра с половиной, на сцене достигает она только по грудь другим артистам, маленькие ступни, круглое лицо делают её маленьким ребёнком. Именно из-за такой внешности всю жизнь она никогда и не мечтала играть взрослые, серьёзные роли, как королева Зыонг Ван Нга. Ведь бабушка учила, всё, что тебе принадлежит, само достается, а за то, что не принадлежит тебе, зря не борись.

Поэтому настал день, когда Диеп было жаль, очень жаль, но не может она бороться за право остаться матерью маленького Бо. Карьеру опять провалила звёздная актриса Тхук Куен, и снова она стала простой певицей Хонг Ли. Ли искала встречи с Диеп, просила забрать назад маленького Бо, говоря: «Он и является последней моей надеждой и опорой в жизни, Диеп». Сидит Диеп молча, не улыбаясь, не говоря, не плача. Попробуй она заплачь, так сразу скажут, что она играет на жалость, она-то ничего не знает о своей матери, откуда она может знать материнство. Вот такая зыбкая граница между жизнью и сценой. Её милое лицо состарилось от крепкого чая, с тех пор старится ещё от какой-то неопределенной причины.

Труппа приехала на гастроли в её родную общину на два представления. В первую ночь была постановка на социальную тему, в пьесе Диеп играла свою роль. Но на следующий день труппа показывает спектакль «Холодная ночь в заброшенной пагоде», в которой одни драки, любовь, ненависть, да пагода, поэтому нет в этой постановке детских ролей. Диеп свободна, и вдруг захотела она найти мать, посмотреть, как она, грустит ли мать без Диеп, как Диеп без маленького Бо. Диеп поехала в Ратьжонгонг в посках матери.

Её мать переехала в ту деревню жить с новым мужем уже два года назад, Диеп же впервые приехала сюда. Она спрашивала у местных, где живёт госпожа Бай Тхо. Никто не знает такую. Она старательно описала внешность матери, вот она такого роста, худенькая, с длинными волосами, сложенными в пучок (и думает про себя, вдруг она уже отрезала свои волосы...). Никто не знает такую госпожу. Думает Диеп, думает, с трудом вспомнила фамилию отчима, мужа матери, и одна торговка показала ей дорогу к дому. На вопрос Диеп, далеко ли идти, торговка отвечает: «Да пройди только чуточку».

Ее «чуточка» заставляет Диеп пройти несколько кокосовых садов, три бамбуковых моста, да ещё одну дамбу. Вечереет. Маленький дом стоит в одиночку после высокой, неровной возвышенности, сложенной из илистой земли, поднятой со дна канала. Диеп стоит, спиной прислонилась к высокому дереву с крупными золотистыми соцветиями, смотрит на дом с желанием сразу возвратиться назад в труппу. Но именно в эту минуту из дому выбежала худая до того, что кости все видны из-под кожи, собака, а за собакой бежала маленькая девочка, а за девочка – маленького роста худая-худющая женщина.

Женщина кричит на собаку, она полаяла ещё несколько раз и нехотя убежала в дом, низко держа хвост. Диеп не удержалась, зовёт:

- Мама!

Ведь эта женщина – её мать. Она подходит к Диеп, остановившись в метре от неё, близко-близко, посмотрела на неё, воскликнула:

- Диеп! Ты ли?... Ой боже, проходи в дом, в дом.

Там она остановилась в неожиданности, не зная, что делать. Маленькая сестра Диеп, которую зовут Жау, взяла её за руку и затащила в дом. Поискала и зажгла лампочку. Старая керосиновая лампа, в которой фитиль опускается уже низко-низко, а керосин почти уже закончился, озарила дом ненадолго и вот-вот погаснет. Мать велит маленькой Жау долить в лампу керосин, а сама ходит туда-сюда по комнате, села на край лавочки, которая служит одновременно кроватью, снова поднимается и снова ходит туда-сюда. Диеп спрашивает: «Где твой муж?», она отвечает, что ушёл в море. Посмотрев на уже выпятившийся живот у матери, Диеп спрашивает, когда она родит этого ребенка, на что мать смущённо отвечает: «Не скоро, третий месяц с чем-то...». Тут в разговор вмешивается Жау: «Много кислого кушает мама, даже зеленый тамаринд...». Мать кричит на маленькую, велит сидеть молча. Диеп посмотрела на сестру, грустно улыбается, а мать смотрит на Диеп, улыбка у неё ещё грустнее.

Диеп остаётся переночевать у мамы. Жау уехала в общинный центр, смотрит спекталь, Диеп дала ей билет. Дома мать с Диеп, каждая лежит на своём гамаке. У Диеп с мамой не было много тем для разговора, и они вдвоём тяжёлые выдохи делают. Мать поинтересовалась у Диеп о её любовных делах. Диеп рассказывает матери, в труппе у них в театре есть актёр по имени Фунг Хоанг, который влюбился в неё. Фунг Хоангу доставались одни маленькие, второстепенные роли, если выпадет ему играть отрицательного персонажа, то он всегда делает глуповатый агрессивный вид. Диеп говорила ему: «Ты так играешь, что зрители не боятся злодея, они только смеются. У злых людей лицо не такое. Посмотри на злых. У некоторых лицо такое, даже улыбчивое...». Хоанг послушался, с тех пор играет по-другому, и понравился всем, его даже хвалят, говорят, что играет он с глубиной души. Поэтому Хоанг ей был благодарен, он её зауважал за этот совет, и постепенно чувство переросло в любовь. Однажды Диеп ему сказала: «Если ты на самом деле меня любишь, то сегодня же, после спектакля, когда занавески ещё не совсем опустились, зрители еще не успели уйти из зала, скажи в громкоговоритель, что меня любишь». Диеп вздумала так сказать для веселья, на самом деле она считает, что никто так не объясняется в любви при всех зрителях, однако Хоанг пообещал, не раздумывая.

Как раз в этот день главный актер Линь Лонг поехал навестить невесту куда-то, до начала выступления не успел приехать, Фунг Хоанг его заменил. Оказалось, Хоанг играет ещё лучше Линь Лонга, зрителям так понравилась его игра, бурные апплодисменты так и не кончались. Диеп играла в этом спектакле роль его дочери. Хоанг так и не смог выполнить обещание публично сказать «дочери», что её любит. Диеп от этого тоже грустна не была.

- Бабушка учила меня всех прощать, мама!

Закончила свой рассказ, так сказав, Диеп. Мать и дочь подождали прихода Жау, и только после этого легли спать. Жау сказала сестре: «Ложись ко мне спать, хоть на одну ночь». Ложиться к ней спать значит ложиться спать с мамой. Жау лежит посередине, Диеп с одной стороны, а мать с другой. Жау сказала: «Я послушала на радио провинции Хаужанг песню «Вчерашней ночью мне снился Дядя Хо». Такая красивая песня. Это твой ли голос?». Диеп засмеялась, качая головой: «Среди певиц много таких, которых зовут Диеп. Есть Хонг Диеп, Чук Диеп и ещё другие... Не я, не я это». Маленькая перескочила на другую тему: «А ты какие роли играешь?». Диеп сказала ей, что одни детские роли. Жау ахнула, как будто открыла Америку в этой маленькой постели: «Ах, так вот почему на спектакле я никак не могла тебя узнать на сцене! Ты же маленького роста. Ах, какие милые дети на сцене...». Мать сказала Жау спать, и делает вид, что тоже спит. Диеп хорошо знает, какие позы люди принимают, когда спят, и подумала, если ещё не спит, то зачем делает вид, трудно же ей... Однако, неизвестно, когда появились такие расстояния между матерью и ей – если мать сидит у одного конца лавочки, то Диеп сядет поодаль, у другого. Если мать во дворе перед домом, то Диеп старается находиться в заднем дворе. Нету близости, как будто они совсем не родные, как будто не были матерью и дочерью, и одна не родила другую. Бабушка как-то говорила, что она также учила мать, как учила и Диеп, но мать не такая, как Диеп, восприимчивее была она (это только так думает бабушка). Бабушка также учила мать прощать всех. Но мать обижалась на отца, поэтому в жизни встретила того, кто немножко похож на отца, и сразу же вышла за этого человека замуж. Вышла без любви. Поэтому с тех пор, как ушёл отец, мать уже три раза выходила замуж. Поэтому видела Диеп, что мать страдает, как будто видит она всё время того человека, который ей изменил. Мать Диеп избегает, и постепенно Диеп тоже отдалилась от матери. Диеп расправила свои волосы на подушке и очень долго не смогла заснуть.

Не дождавшись утренних петухов, Диеп встала вскипятить воду, чтобы чай заварить. Мать тоже встала, волосы свои укладывает в пучок. От её шевелюры остались реденькие волосы, для прически она использует накладные локоны.

Диеп ещё помнит, как в детстве она боялась таких локонов. Но когда поступила на работу, привыкла к локонам и парикам. Ведь актеру надо брать и накладывать многого чужого на себе, чтобы исполнить роли. Приготовив чай, Диеп пригласила мать к ней сесть на лавочку, пить чай перед домом.

С этого места, не было бы этой земляной возвышенности, Диеп могла бы увидеть торговые лодочки, проплывающие мимо дома на рынок. А сейчас слышно только шум ветра на канале, шуршание кокосовых листьев над крышей. Диеп спрашивает мать:

- Мама, сколько тебе лет?

- Стара я, стара...

- Если так, то полюби же отчима.

Мать молча улыбается. Грустно улыбается. Глубоко вдохнула. Как будто что-то хотела сказать.

- Я отдала маленького Бо его матери, мама. И очень грустила. А была грустна ли ты, как я сейчас, когда оставила меня бабушке?

Мать ответила Диеп глубокими выдохами. И спросила после долгого молчания:

- Бабушка учила тебя прощать всех за всё, так можешь ли ты меня простить?

Диеп молчит. Это, наверное, мать понимает. Это она спрашивает просто так, но понимает, что Диеп приехала сюда ведь не для пустых разговоров, не для того, чтобы рассказать ей про маленького Бо. Приехала Диеп сюда, потому что Диеп вспомнила про мать и пожалела мать. Когда начала она думать о матери, это значит, она начала её любить. Диеп там сидит, смотрит в ночь, которая похожа на древнюю старуху, медленно проходящую, опираясь на палку, и думает о бабушке, о том, что она, наверное, непомерно будет рада, когда узнает, что Диеп зашла навестить мать.

Диеп говорит:

- Mама, завтра утром скажи Жау, пусть пойдет со мной в труппу. У меня осталась полная корзина одежды маленького Бо. Она тебе принесёт, и когда братик родится, уже готова для него одежда. Согласись, мама.


Изображение
Театр кайлыонг

Re: Нгуен Нгок Ты - Рассказы, перевод Куинь Хыонг

Добавлено: 01 авг 2013, 09:17
tykva
Солнце светит на ступеньках за спиной
“Уходя, не поворачивая головы...”

Рассказ

Нгуен Нгок Ты

В первый же день после школы Банг возвратился домой с промокшими книгами и тетрадями, сам весь насквозь мокрый, вся одежда испачкана грязью. Бабушка повздыхав, Бога призывая, сказала: «Это потому, что твой отец беспечен, нехорош...». Банг сказал бабушке: нет, не то. Это потому что дорога скользкая, вчера был сильный дождь.

В десять лет Банг вместе с друзьями-односельчанами охотился на полевых крыс, один из них случайно порезал ему запястье, кровь пошла струёй. Бабушка повздыхав, Бога призывая, сказала: «Это потому, что твой отец безответственен, бесчувственен...». Банг сказал бабушке: нет, не то. Это по ошибке неопытный Кео не различил мою руку и крысу.

В шестнадцать лет Банг пошёл в лес по дрова, нечаянно промахнулся топором и отрубил себе мизинец на ноге. Бабушка, стуча кулаком в грудь, кричит: «Ой Боже, ты посмотри, его отец ещё является человеком, или нет?». Банг сказал: нет, не потому. Потому что он, Банг, слишком остро заточил топор.

Сейчас Бангу уже двадцать два года, шрамов и царапин на теле – не счесть. Бабушка говорит, что его отец должен нести ответственность за все эти раны и боль. Однако, отец собственноручно не причинил ни одной из них, поэтому Банг никак не может возненавидеть своего отца настолько, столько хотели бы мать и бабушка. Иногда он от этого грустит, потому что именно этим заставляет мать и бабушку разочаровываться.

Когда рожала Банга, мать его тоже разочаровалась до изнеможения, потому что по дороге к медпункту родила его прямо в лодке. Бледная от потери крови, она выдохнула: «В доме и одного блуждающего хватит, зачем ещё и этого?». Этим «блуждающим» является его отец, который в тот день на своём тракторе пахал поля в общине Донгонглон. Отец вернулся домой, когда Бангу уже исполнился месяц. Он подкрался к шевелящемуся малышу на циновке, смеясь: «Ой, как странно выглядит. Такой длинный, как он свернулся в человеческом чреве?». Бангу потом рассказывали, как однажды отец взял его на руки на прогулку по деревне, а когда пришёл домой, то в его руках остались лишь пелёнки да плед, а малыша уронил где-то на дороге. Хорошо, что была солома. Тогда ему было всего четыре месяца, памяти не хватило, чтобы запомнить это падение, боль и плач. Поэтому Банг не сердился на отца из-за такого невнимания.

Взрослые, наоборот, сердились. Однажды, одолжив рис у соседей, по дороге домой мать застряла ногой в корнях дерева, так она в ярости сняла свой шлёпанец с ноги, в бешенстве била этим шлёпанцем по дереву. «Ты чёртов сын, чертовский...». Только на следующий день показался отец на своём катере, волосы взъерошены, одежда помята до невозможности. Оказалось, он должен был отнести рис на очистку, однако по дороге встретился с закадычным другом. Тот позвал его к застолью на рынке, он сразу согласился. Там на рынке встретил ещё нескольких закадычных друзей, которые позвали его остаться поиграть в карты до завтра. Он тоже согласился. А когда приехал домой, то катер пуст, потому что весь рис продан. Мать лежит на кровати, смотря в стену, глаза широко открыты, слезы так сами по себе и текут. Отец встал на цыпочки, взяв сына за руку. Ладно, сына, пошли мы с тобой погулять в саду.

Сад узкий, но очень длинный, грядки идут друг за другом, уходят до широкого поля вдали. Отец часто прятался в саду, когда мать сердилась по его вине. Там в саду он держит в запасе пару удочек. Он сядет и удочку бросит в воду в ожидании, когда жена забудет обиду. Он боится слёз. Банг играет поодаль. Иногда он его зовёт: «Банг, посмотри, пассажирский пароход скоро доедет до мыса...». Каждый раз, когда проезжает пассажирский пароход, отец всегда волнуется, хотя никуда не собирается. Однажды, когда сидел с удочкой в ожидании рыбы, послышался крик кукушки, он тоже закуковал. Кукушка эта, наверно, по ошибке ответила, как своему сородичу, так человек и птица разговаривают, прокуковали до позднего вечера, отец устал до невозможности, а кукушка где-то в зарослях тоже задыхается, только тогда отец убрал удочки, понёс реденькую связку рыбы домой с блаженным лицом. Он уже начисто забыл про то, что до этого натворил.

Позднее, когда отец уже ушёл от них, Банг часто вспоминал такие вечера, когда кукушки умиленно, нежно кукуют, ухаживая друг за другом где-то в глубине сада. Как-то управлял лодкой по каналу на обратной дороге из бабушкиного дома за дождевой водой и услышал крики кукушек в зарослях водных кокосов, и тоже начал куковать. Неожиданно кукушки зашумели на весь рукав. Дома мать отчаянно ждала, не выдержала, вышла искать сына и застала его на лодке, вёсла все подняты, лодка сама по себе плавает на волнах рядом с водяными гианцинтами, а сын увлечён разговором на птичьем языке посреди полноводной реки. В этот день Банг подвергся жестоким побоям от матери. Мать его бьёт, причитая: «Твой отец был нехороший, да и ты такой же вырос. Когда, когда ты меня бросишь, а?»

Нет, мама, нет, Банг кричит про себя. Никогда тебя не покину. Отец ведь говорил, в доме один такой с бродячей душой уже причинил достаточно горя всем остальным. В этот день они с отцом сидели у ступеней, поднимающихся в дом. Мать уплыла куда-то на лодке, наверно, в дом бабушки, чтобы наплакаться. В этот день отец только что вернулся домой после полугодовой отлучки. Посмотрел отец на сундук для хранения риса, спрашивает:

- Как домашние поживают?

- Так себе. Риса хватает.

- Как поживает твоя мать?

- Так себе. Пришли свататься. Мать с метёлкой выгнала. Она сказала – не может видеть мужчин.

- Боже, сейчас она так говорит, а время пройдёт, когда захочет, никто к ней уже не посватается.

- Ну да... Я тоже ей так сказал.

Банг разговаривает с отцом как со знакомым, впервые зашедшим в гости, или с теми, с которыми редко встречаются. Он терпеливо ходил за несмелыми шагами отца, временами предупреждая: «Осторожно, папа, не ударься головой. Я тут заново сделал крышу...». Под вечер отец уехал с пассажирским пароходом. Банг спросил, где его дом. Отец улыбается, потрогал его голову, теребя его волосы:

- Мой дом там, где живет моя возлюбленная.

Банг спрашивает:

- Та, которую зовут Хыонг, которая хорошо поёт, про которую ты рассказывал в прошлый раз?

Нет, не та. Улыбается отец полузастенчивой, полусчастливой улыбкой, ноздрями шевеля. Он влюблён сейчас и живёт с госпожой Нам Фыонг, которая выращивает ананасы в Сомрай. Она старше его на пять лет, но выглядит намного моложе. Банг поддакивает, взглядом следит за пассажирским пароходом, который уже показывается за мангровыми зарослями, и в спешке говорит:

- Когда будет свободное время, возьми меня с тобой на несколько дней.

Отец еще раз потеребил его волосы и повторил ту фразу, глубоко промоченную в луже жалости, что в семье достаточно иметь одного блуждающего человека. Банг с трудом удержал длинный выдох, смотря вслед уходящему пароходу.

В двадцать два года Банг часто стоит, спиной опираясь на столб, смотрит на проходящие по реке пассажирские пароходы. Как будто сам старается себя удержать на месте. Пароходы проплывают, соединяя неведомые горизонты. Он хотел взмахнуть рукой, их остановить,чтобы вместе с ними порвать с этим берегом, покрытым густыми зарослями, покинуть эту глушь. Однако, нет, ему надо идти сейчас в дом матери, помочь спилить дерево, нарубить кокосовые листья, выстроить временный шатёр. Ведь скоро выйдет замуж Хиен, дочь отчима.

Хиен моложе Банга на год. Слезливая выдалась девка. Однажды бабушка напекла блинчиков, велела Бангу отнести в дом матери. На пороге, повстречавшись с Хиен, он сказал – вот возьми, моя бабушка передала твоему отцу. Хиен ни с того ни с сего заплакала, с рыданием в голосе сказала, зачем так, как с чужими, разговариваешь. Она, как и взрослые, считает, что за все шрамы на теле Банга, за то, что он недоучился, должен нести ответственность его отец. Банг только усмехается, почёсывая себе колени.

Время от времени Банг чувствует, что его жизнь монотонна и грустна. Он старается обидеться на отца за его легкомысленный нрав и увлечение всякими весельями. Он старается также обидеться на мать за то, что вышла она замуж за отчима Ты Тхуана. Однако, гнев и обида делают его более грустным. А забытьё даёт облегчение и радость. Он чувствует, что ещё прочно помнит всё, что случилось в детстве, поэтому не следует говорить, что что-то потерял с уходом отца или замужеством матери. А то, что не успел поиметь в жизни, тоже нельзя назвать потерянным.

Банг не считает, что в его жизни есть Хиен. Младшая сестра, которая на его голову упала с неба. Не жили вместе в одном доме, под одной крышей. Встречаются раз в несколько дней, перебрасывают друг другу несколько обрывистых фраз. Хиен очень же слезлива. Банг побаивается, ведь не знаешь, когда заплачет. Спросит, где моя мама, заплачет. Спросит, как там в твоём доме, пообедали или нет, тоже заплачет. А в день, когда узнал, что её свадьба состоится в сентябре в полнолунный день, Банг, спокойно занимаясь починкой рукоятки своего ножа, как будто кстати уронил фразу: «Ох, как хорошо, буду сытно и вкусно есть». Услышав его слова, Хиен так горько зарыдала, как будто Банг её больно ударил. Банг боится её слёз, как отец когда-то боялся слёз матери, поэтому удрал в сад и там пошёл вслед за криком кукушки. Кукушка на лету кукует, Банг на ходу кукует. Он шёл за кукушкой всю длину сада, прошёл еще девять соседских садов, прошёл девять оросительных каналов, шёл до усталости, до изнеможения. А когда он вернулся домой, Хиен еще тихо хныкала. С того дня она больше не смотрела на Банга.

Банг не грустит от этого, ему некогда. То надо наловить рыбы из пруда, то надо накупить и запасти кубики льда, то надо сопроводить мать по рынку... Но иногда он тоже думает, была бы это его свадьба, наверно, отец приехал бы. Он бы там сидел у края лавочки, руками, не зная, куда их деть, теребя край стола, и смотрел бы вокруг со смущением. Банг вышел бы гостей встречать, принёс бы отцу ещё один кусочек сладости, или предложил бы отцу съесть ещё одну миску риса. Банг представляет себе, как мать с притворным холодным видом прохаживается мимо мужчины, которого когда-то назвала мужем, не может она выгнать его с метёлкой, потому что это день свадьбы сына. Это всё Банг рисует в своём воображении так, например. Только если на самом деле жениться сейчас, то Банг не знает, где живёт отец, чтобы ему приглашение прислать.

В прошлом году, когда сопровождал товарный катер с древесным углём, проехав мимо рукава Лангчао, отец заехал навестить Банга. Бабушка почти ослепла, вначале не увидела, кто зашёл, однако, как услышала приветствие «здорова ли ты, мама?», сразу начала ворчать и браниться. Отец отвечает на её брань беспечным смехом, взял сына за руку, затащил его на реку посидеть поразговаривать. Банг уже не спрашивает, где отец живет, потому что увидел, как мелькает на борту припаркованного к причалу катера красное платье.

В тот день отец потрогал его щекотное место меж ног, спросил:

- А хочешь ли ты женщину?

- С шестнадцати лет, старик! – Банг отвечает, чувствуя затвердение и увеличение объёма в мягких пальцах отца.

- Что так поздно? Я-то в двенадцать уже на девок смотрел. – Смеется отец, и, стараясь быть серьезным, поправляет воротник рубашки на себе, говорит очень серьезным голосом. – Когда женишься, подарю слиток золота.

Банг улыбается, зная про себя, что не надо верить в это обещание. Отец смущается, от нечего делать сорвал ветку и этой веткой тычет, делает дырочки в земле. Банг ведь знает, что он беден. Бедный, и никогда не думает, не беспокоится о своей бедности. Когда еще работал трактористом, спал в открытом поле, тяжело проработал полмесяца, но, когда возвратился домой, отдал матери ничтожную сумму. Мать тяжело вздыхала, сказала: «Под этим небом, может быть, один, как ты. Жену и детей начисто позабудешь, если друзья зовут на сборище...». Отец почесал затылок, смеясь: «Ага, вот странное дело, я хотел было только зайти в лавку купить сыночке баночку молока, однако, там встретил старого друга, так это он позвал меня на застолье. А на другой день хотел было домой ехать, но другой знакомый позвал на свадьбу племянницы его жены. Замечательное было представление кайлыонг...» А про то, что среди этих, поющих кайлыонг, была женщина по имени Хыонг с замечательным голосом, он ей не рассказывал.

Всякий раз, когда вспоминает про беспечно блуждающего отца, Банг всегда смотрит в качестве отдельного, постороннего, наблюдающего со стороны. Когда отец гонялся за кукушкой, он тоже там, но только следит за отцом со стороны в его бесконечной импровизации с кукушкой. Банг сознает это, когда сам сидел в неуправляемой лодке, плавающей за грустным кукованием кукушки, когда в ней исчезают время и пространство, и причал, и весь мир опустел, даже самого его тоже не было. А затем, когда появилась мать с соломенной шляпой нон в руках, зазывающим голосом зовет: «Банг, сына, ты где», только тогда просветлело, и исчез этот густой туман в его сознании.

После этого раза мать ой как жалела, что родила его именно в лодке. Бангу тоже жаль матери, поэтому постарался поступить так, чтобы мать поверила, что жестокие её побои заставили его исправиться. Зная, что мать следит за ним с надеждой и отчаянием, во время обеда он не останавливается поесть, если тогда проходит пароход. Он не смотрит далеко на горизонт, не бродит по пустому безлюдному саду, не смотрит вслед пролетающим птицам и не подражает кукушкам, не собирается с друзьями. Мать утихла, успокоилась, однако, она не может знать, что тёмный рукав с кукушкиным кукованием уже полностью занимает его сознание, несмотря на то, что прошло уже много лет. Сейчас ему уже двадцать два года, и он усердно занимается строительством временного моста от их причала на реку, в ожидании завтрашней свадьбы, вдруг свадебный поезд со стороны жениха приедет во время мелководья.

После свадьбы Банг пожалел, если бы он знал, что она приедет с этой толпой, то сделал бы ещё и поручень к мосту. Нашел бы доски замостить, а не эти, ещё мокрые от смолы, наспех срубленные стволы. В щелях между ними застрял её острый каблучок и сломался. Свадебный поезд слегка переполошился. Она стоит на одном месте в замешательстве, не зная, что делать, снять туфли и пойти босиком или продолжать идти в одной. Банг, ничего не сказав, подошёл, взял да сломал второй каблук. Когда наклонился, почувствовал, как слегка скользит по лицу подол её платья лимонного цвета.

С того момента Банг уже ничего не видел перед глазами, кроме этого платья лимонного цвета. Не было свадьбы, не было никакой матери, которая смущённо подняла подол аозай, чтобы слезы стереть тайком. Не было невесты Тует Хиен с накрашенным лицом, как артистка кайлыонг на сцене, с золотыми цепочками на тонкой шее, стоящей в замешательстве рядом с женихом. Не было пышного свадебного угощения для гостей. Не было никого. Всё вокруг пусто, как вечерний рукав реки и потемневший сад, полный криками кукушки. Банг видит только её тонкие лёгкие пальцы, то взявшие сладость, то взявшие салфеточку, то поправившие причёску, и в душе чувствует ту же легкость, когда начал куковать в такт кукушке. Иногда она тоже смотрела на Банга, откровенно и прямо, смело, без всяких сомнений, взгляд её немножко высокомерный, немножко любопытный. Красные губы показывают стоящему бесцельно поодаль парню красную улыбку.

Она уехала, когда вода в реке ещё не достигала вершины, опираясь на его руки, когда перешагнула в моторную лодку, она улыбалась: «Ах, не знаю, когда снова встретимся...». Банг не знает её имя, сколько ей лет, где она живет, замужем она или нет. Не знает, вспомнит ли она его по пути назад. Но это не делает его грустным и не заставляет его почувствовать потерю. Он тогда умудрился держать её руку, коснулся каждого пальца. Они мягкие и нежные, как стебли кувшинки, слегка увядшие на солнце.

Банг не чувствует ни капли обиды на реку, которая её унесла, как до этого уносила его отца и мать. В свободное время он сидит у течения, смотрит на проходящие пассажирские пароходы. Пять или семь пароходов в день. Банг помнит девушку, грустит по её улыбке, взгляду, тёплой от солнца руке. Банг поднимает свои руки, показывает их под солнцем, не веря в чудо, что в своих мозолистых руках держал он нежную руку незнакомой девушки.

Однажды утром проходящий пассажирский пароход зашёл на причал, потому что на пароходе показалось, что Банг махнул рукой. От такого поворота дела Банг в непонимании помедлил, но когда владелец парохода поторопил: «Эх ты, поторопись!», он решительно сделал шаг, прыгнул и оказался на пароходе. Солнечные ступени за зелёным огородом, где бабушка лежит на гамаке и жуёт бетель, где он сидел чинил свои удочки, медленно уплывали и размывались, как в театре, когда спускались плюшевые занавесы.

Взяв деньги за билет, владелец пассажирского парохода спросил у Банга, куда он едет. Банг смеется: туда, куда идёт твой пароход. Владелец парохода запнулся в замешательстве: Боже, но где же твой дом? Смеется Банг, думая про себя: дом мой там, где моя возлюбленная. Однако, пока не знаю, где она.

Когда ушёл из дома, Банг был одет в серые штаны до икр, полинявшую голубую рубашку без двух верхних пуговиц, босиком, с непокрытой головой и несколькими десятками тысяч донгов в кармане*.

* 20 000 донгов = 30 руб.

Re: Нгуен Нгок Ты - Рассказы, перевод Куинь Хыонг

Добавлено: 07 авг 2013, 15:14
tykva
Свадебная фотография

Рассказ

Нгуен Нгок Ты

Mанг говорит, в настоящее время все пары стараются сделать свадебную фотосессию оригинально, чтобы не было так, как у всех. Ну, так пишут в газетах, она добавила, боясь, что он не поверил. Она ведь думает, что абсолютно всё, что написано в газетах – божественная истина. В газетах рассказано, как жених наряжается в военное, а невеста в простеньком белом аозай, для черно-белой фотографии, как в далекое военное время. Или молодожёны на поле, он на буйволе, а она занимается рассадкой риса. Или невестка несёт коромысло с водой на плече, проходя место, где жених сидит в роли рабочего, занимающегося починкой мотоциклов на тротуаре. Бывает даже, молодожены позируют для фотографии на месте свалки, а фотография выходит тоже ничего, забавно так. А известная модель делает целую серию из 12 кадров, рассказывающую сначала про их знакомства до свадьбы, как они познакомились, как влюбляются, ссорятся и примирились. Смешно, как в кино.

Он смотрит на дождь и корзину с редкими пойманными рыбами перед Манг, взглядом скользя по её синим от холодной воды пальцам, рассеянно говорит: «А когда солнце будет, давай мы с тобой делаем свадебную фотографию в таком стиле. Ты как думаешь, чтобы оригинально было?». Манг почувствовал своё лицо окаменелым от неожиданной радости. Она ведь ждала услышать это предложение уже давно.

Манг рисует в своём воображении, если сделает она серию фото, как у той известной модели, то она, наверно, должна лежать плашмя на асфальте, упав с велосипеда. Кровь пошла бы из раны на руке, а все купленные яйца разбитые рядом. Для более реального вида, она обливает свою руку томатным соком. А он неуклюже её поднимает, глазами всё с опаской смотрит на свой мотоцикл, бензин из которого течёт рекой, спрашивая, с ней все ли в порядке. После этой сцены будет его приход в её комнату с отремонтированным её велосипедом, бинтами и лекарствами. Комнатёнка, которую она сняла жить в то время, сейчас, наверно, уже занята другим постояльцем, однако это не проблема. Везде в этом городке можно найти такие плохо проветренные, маленькие, как спичечные коробки, комнаты с низеньким потолком, в которой места хватает только для кровати и малюсенькой кухни. В серии также не может отсутствовать сцена, когда они вдвоем сидели бы в кафе, катались на катамаране в парке водных аттракционов. Сцена в его комнате тоже важна. Тогда она пришла бы его навестить, а он в спешке завалил бы её в свою постель, а после, когда оба начали одеваться, он сказал бы, чтобы она переехала жить вместе с ним, чтобы сэкономить деньги на аренду комнаты. И, наконец, вот сегодняшняя сцена - в дождливые дни под влиянием центра низкого давления у морского берега Манг готовит тушёную рыбу с перцами и лимонной травой, а он предлагает ей сделать свадебную фотографию.

Наличие разбитых яиц, комнатных ящериц и рыбы в самых важных событиях их любви убавляет банальность, утомительность их свадебной фотографии. Они даже спасут фотографию от холодности на лице жениха, потому что у него глаза холодны, даже улыбка холодна, бесчувственна. И поэтому, наверно, Манг должна нести ответственность за улыбки на фотографиях, чтобы людям было ясно, что это свадебные, не какие-нибудь, снятые на собраниях.

- Самое важное, женится ли он на тебе?

Спрашивает мать Манг, стараясь заставить её вернуться на землю и закончить дни витания в облаках. С того дня, когда она переехала жить с ним, отец с матерью думают о ней, как о потерянной. И без этого уже был разрыв с родителями, Манг больше не посещала их. Каждый раз, когда вместе ложатся в постель, она расправляет свои волосы на подушке, рассказывает ему о своей семье таким безучастным голосом, как о чужих. «Их дом всегда бурлит, как кипяток...». А сейчас, когда она редкий раз посещает родителей только потому, что хочет поделиться такой большой радостью с кем-нибудь, отец отвечает на её важную новость с надутыми губами, говоря: «Даже не стану менять один батат на такую показную фотографию». Манг не чувствует обиду на слова отца, только улыбается, говорит, что ей важно только сфотографироваться, что согласилась бы свадьбу и не играть. Свадьба ведь очень скоро забудется приглашёнными гостями и даже всеми главными участниками, а фотография останется на стене, на фотографии запечатлено то самое счастливое мгновение, когда молодожёны утопают в счастье, в глазах друг друга. Дети и внуки Манг увидят это мгновение, которого она сама не видела у своих родителей.

Когда Манг было шесть лет, продавщица сладостей в соседнем доме, которую она называла «Бабушка Там», показала на свадебную фотографию на календаре, полушутя сказала: «Вот твои родители!». Она поверила, днями с умилением любовалась этой фотографией с артистом Ли Хунг в роли жениха и артисткой Зием Хыонг в роли невесты (*). Она поверила, что на свадебных фотографиях все кажутся лучше, красивее, чем на самом деле, вот поэтому на этой фотографии жених и невеста ничем не напоминают тех двоих взрослых, которые ссорятся, бьют друг друга со случайно попавшими им под руку поленьями и палками где-то там, у причала. В тринадцать лет Манг поверила, что её семья такая несчастная, потому что не было у родителей свадебной фотографии. Хорошая фотография, которая источает такое тепло, до такой степени, что взглянув на неё, сразу почувствуют стыд и срам, если ссорятся или бьют друг друга. Ведь для неё наличие свадебной фотографии в доме как напоминание о клятве, о потерянной со временем памяти. «Свадебные фотографии сгорели, когда наш дом сгорел...» . Мать со смущением сказала в ответ, так, чтобы больше о них не спрашивали. Вот, неудивительно, почему любовь тоже сгорела, тоже стала пеплом - Манг думает про себя с такой задумчивостью, как будто с ней случилось просветление.

Моя жизнь будет иная, заявила Манг, когда нашла место продавщицы в магазине бытовой техники, отказавшись помогать матери в её кафе. Манг искала и сняла комнату, чтобы отдельно жить от родителей, таким образом совершила решительный отказ от них. Она далеко убежала от родителей, они её не догонят. А может быть, они устали от ссор и драк и поэтому отпустили её, и не став догонять. Манг переехала жить вместе с ним уже целый месяц, а мать только узнала и, постучав себе кулаками в грудь, сказала, погоди, твоя жизнь будет такой же, как моя, ничем не отличается.

Нет, не такой будет. Потому что он возвращается домой после работы всегда вовремя, не курит, не любит выпить и за девками не гоняется. Он любит побыть дома, не любит собираться с друзьями где-то на воле в странствиях. Правда, он неразговорчив, сух и скучен, в мае сказав одно слово, в октябре продолжает, однако это не имеет значения, ведь речь является режущим оружием. Мало говорить – мало причинять другим ранений.

Не такой будет, потому что Манг с ним собираются сделать свадебную фотографию. Оригинальную, которой нет у других. На причале, где родители Манг часто дерутся, бьют друг друга метлой, покрышкой, пластиковыми стульями или чем-то ещё таким. Он с некоторой нерешительностью сказал: там много народу. Однако Манг ему сказала: «После четырёх дня там почти пусто. Я хорошо это место знаю, там и выросла».

Правда, она там росла. Там она знает всех мелких торговцев, продавцов на разнос, знает наизусть все ступени к причалу, знает, когда полноводие, когда мелководие начинается. Там на причале растут пять индийских миндалей и два тамарина, на которых она часто сидела в детстве, так как не хотела быть дома – ведь их дом ничем не отличался от бедного чайного, расположенного между таких же лавок.

Она знает наизусть расписание пассажирского корабля в Уминь, ведь там на корме всегда стоит её отец после завершения своей задачи собрать мостик и поднять якорь. Он будет потягиваться плечами, с блаженством на лице думать о женщине, которая его ждет там, в дремучем лесу на другом конце пути следования. Она также знает расписание пассажирского корабля из Ратьжок, в конце дня причаливает, выпрыгивает высокий такой долговязый парень, бросает якорь, привязывает корабль к столбу на причале, непрерывно крича: «Приехали, приехали!». Манг даже улавливает запах его пота, её пальцы знают каждый волос у него на голове, её глаза помнят каждые родимые пятна или прыщи на его загорелом лице, каждый шрам и царапины на его теле. Манг бы запомнила и его плоть и кровь, если бы однажды, когда убежала из дома, она случайно не увидела, как он шёл в обнимку с другой девушкой. Манг молча ушла от него.

И вот настал день, когда Манг в белом свадебном платье стояла на шатком краю причала, как раз в то время, когда причаливает пассажирский корабль из Ратьжок. Манг улыбается во весь рот, чувствуя глубоко в сердце благодарность к своему будущему мужу, ведь он терпит неловкость, потакая её желанию. Она не знает, в глазах того парня на корабле остаётся ли капелька любви или сожаления. Одно только твёрдо знает, что он смотрит на неё сейчас, как и все люди на этом причале, на эту необычную романтичную сцену на месте, где каждый день происходят только разлуки и встречи, да покупки-продажи вспешке. Она так крепко держит руку жениха, до того, что он почувствовал боль, другая рука занята подолом платья, потому что ветер на реке так сильно продувает, готов в любую минуту поднять и раздуть её платье.

И в тот момент Манг вспомнила, как однажды на неё тоже смотрели все вокруг. Тогда она поднялась на опорный столб с электрическими проводами, крича: «Вы ещё друг друга бьёте, я полезу на верх покачаться на проводах». И её родители, позабыв про свои лохматые волосы после ожесточенной ссоры, стоят друг рядом с другом в замешательстве. И она будет долго помнить эти жестокие побои, когда наконец спустилась на землю. Впервые её били родители вместе, не так, как в прошлые разы, когда отец бьёт, мать ругает, и наоборот, если мать бьёт, то отец только ругает.

Больно было, но ей было весело.

А сейчас родители её молча сидят вдвоем на лавочке в косо выстроенной бедной чайной лавке на причале. Их поза усталая, но спокойная, упоительная, как деревья после урагана. Издалека смотря, Манг увидела, казалось, её мать откашлялась, украдкой подняла подол блузы, утирая слезу. А отец погасил недокуренную сигарету, размахивая ладонью, чтобы развеять дым.

Их свадебная фотография получилась с супружеской парой пожилого возраста позади поодаль, в задумчивой позе. Манг специально попросила фотографа в Фотошопе их с фона не стирать. Пусть остаются, оригинально же.


Изображение
(*) Свадебная фотография с артистом Ли Хунг в роли жениха и артисткой Зием Хыонг в роли невесты. Они существуют на самом деле!


См. также Свадебный обряд

Свадебные фото Ханг и Хунга:
viewtopic.php?p=57983#p57983

Еще фото:
viewtopic.php?p=58227#p58227
viewtopic.php?p=64462#p64462

Re: Нгуен Нгок Ты - Рассказы, перевод Куинь Хыонг

Добавлено: 20 июн 2014, 17:26
tykva
История любви

Рассказ

Нгуен Нгок Ты

Начался дождливый сезон, закончились долгие гастроли, я возвращаюcь в родную деревню. Моя мать нарубила банановых листьев, замочила клейкий рис, терпеливо сидит, завёртывает рис с начинкой в листья, и сделала полную до верхушки, большую, в целый обхват, кастрюлю пирогов бань кабап. Я спрашиваю её, зачем ты так много кабап сделала, мать улыбается: «Делюсь с Бау и его отцом. Бедные, живут без женской заботы, в доме нет сладостей полакомиться...». Я спешу её перебить: «Когда будут готовы, давай я отнесу им. Мама, а мама, думает ли зять снова жениться?». Мать заулыбалась: «Ещё нет, я тоже ему говорила. А что тебе-то, каждый раз, когда приезжаешь домой, только о том и спрашиваешь...?». Я это, что ли? Разве? Каждый раз об этом спрашиваю, что ли? Эх, с каких пор это я стала спрашивать, я даже не заметила.

Я легла немножко подневать, а когда сладости были готовы, взяла полную корзину в одну руку, в другой весло, пошла на причал. А ехать недалеко. Надо только проплыть вдоль канала Омой против восходящего солнца примерно сотню метров, и уже приехала в дом Чонга. Вот дом, вокруг которого высажены в большом количестве крупноцветные кассии. Красные яркие цветы, зелёные густые листья, а спелые плоды некому есть, дети шестом сбивают с веток и берут в руки как меч, громко ударяют друг о друга. А по бокам дома растут многолетние звездчатые яблони. Очень высокие, очень старые, как будто высушенные, уже давно не давали плоды. А у самого канала растут какие-то высоченные деревья. Уж в этой-то деревне ни у кого нет такого старого, обветшалого дома, как у Чонга.

В доме Чонга многие вещи так и остались без изменения уже десять лет. Да не только вещи, люди тоже остаются такими же, новое поколение растет точь-в-точь таким, как старшее, как вылитые из одной формы. Вот Чонг, уже десять лет с того дня, когда моя сестра Ай бросила его, но он до сих пор хранит её старое полотенце на вешалке, прохудевшую, уже почернелую шляпу нон с бархатным шнурком на стене, её зеркало и поломанную, без одного зубчика расчёску из буйволиного рога возле изголовья кровати, как будто она ещё где-то здесь, и немножко спустя она помоется, войдёт в эту комнату, расчешет свои волосы, и, держа голову наискось у двери, выходящей в сад, на ветре будет сушить свои длинные волосы, и стоит подуть самому лёгкому ветерку по черепичной крыше, сухие листья, которые лежат там, будут слетаться и сыпаться на землю, как дождь.

Непонятно почему, я всегда хотела сидеть там, в этом укромном умиротворённом уютном уголке этого дома, особенно сейчас, когда я только что закончила свои скитания по гастролям в солнечный сезон. Особенно когда слышу, как он велит маленькому Бау остаться дома сварить рис, а сам выходит в затопленное поле собрать пучок кувшинок, чтобы сварить суп с рыбёшками, которых поймал ранним утром. Спрашиваю, ещё растут ли у плетня кустики кайратии, Бау охотно отвечает, что растут. «Зятюшка, прошу тебя набрать мне горсть ягод. Хочется кислого супа съесть», говорю Чонгу вслед. А Чонг уже поспешно удаляется, не дав мне его как следует разглядеть. Однако, так даже лучше, что он ведет себя таким образом. Помедлил бы тут ещё немножко, чего доброго, не сдержалась бы я и бросилась заключить его в свои объятия и зарыдать. Боже, и эта ситуация с этим человеком, почему всё повторяется точь-в-точь как случилось в прошлом, в позапрошлом году и ещё много лет до этого. Единственное изменение, что Бау год за годом растет всё большим, а волосы у Чонга год за годом седеют.

Сама себя спрашиваю, о чём же таком подумала, что до такой степени больно мне на душе.

Моя старшая сестра Ай, я да Чонг вместе с другими мальчиками и девочками родились и выросли в этой захолустной деревне на канале Омой. Начиная примерно с 17 или 18 лет Чонг мне так сильно нравился, что я полушутя говорила сестре Ай: «Вот возьму Чонга. Я первой его пометила». Моя сестра смеялась до упаду и, отсмеявшись, губы трубочкой сложив, издевалась: «Да он ведь человек, не спелый плод на дикой яблоне, чтобы так его пометить».

Его отец рано умер, а мать вторично вышла замуж и редко навещала ребёнка, с малолетства Чонг жил с дедом. Когда ему было 10 лет, дед тоже умер. И Чонг в таком возрасте, не то ребенок, не то взрослый, должен был отвечать за всё алтарное дело в своем роду. Жил он один, с двумя собаками да кошкой в просторном доме, после занятий в школе на его плечи ложились ещё работы на полях, в таком заброшенном саду, что в нём давно не собиралось ничего, однако был он ему дорог, потому что там находятся все девять могил его предков. А кирпичный дом, служащий уже третьему поколению, стоит на высоком прямоугольном фундаменте, три обширные залы смотрят на мощенный кирпичом, заплесневелый двор, а там, где двор кончается, начинается высокий плетень, и если смотреть с берега реки наверх, то этот плетень загораживает взгляд, и над ним виднеется только черепичная крыша, покрытая плесенью и мхом.

В доме у Чонга еще одна странность, что на алтаре всегда горит лампа. День за днем, месяц за месяцем, год за годом, эта лампа традиционно передается с прадеда до деда, от деда до Чонга, всегда горела и горит, никогда не угасая. Вечерами каждый раз мы вдвоем с сестрой проходили мимо, всегда видели Чонга, как он сидит и чистит ламповое стекло от дыма и копоти, доливает керосин в ёмкость с таким умилённым уважительным выражением лица. В эти моменты я тайно желала, что если бы Чонг сказал мне хоть одно слово любви, то за него я добровольно делала бы все эти дела всю мою жизнь, до глубокой старости, сумела бы я этот огонёк сохранить. Однако Чонгу больше нравилась моя старшая сестра, он любил её настолько, насколько сильно любила его я. Но, не подозревая о моих чувствах, он попросил меня стать свахой, сосватать мою сестру за него. Поэтому, однажды я попросила мать отпустить нас с сестрой на спектакль какой-нибудь приезжей труппы, мы с Ай вдвоём дошли до дамбы соседней деревни Чет, где ждал Чонг в нетерпении. Я ему вручила свою сестру, сделала вид, что у меня ноги устали, и последовала за ними на небольшом расстоянии. Дойдя до двора перед общинным комитетом, Чонг купил билеты на них двоих, а я одна осталась сидеть с комарами у моста в ожидании со стаканом охлаждённого сока со льдом, купленным Чонгом в знак благодарности. Сидела одна грустя, до меня доносились музыка и диалоги из комедии, когда подшучивают друг над друга так громко, словно курица снесла яйцо и кудахтает на всю деревню, а слёзы у меня так и текли. Некоторые актеры меня заметили, спросили, почему одна сижу я в темноте в слезах. Я рассмеялась, сказала им, что плачу, потому что спектакль до такой степени трогательный. Они тоже посмеялись, сказали, что отчего у меня так легко слёзы текут, если такая уж сентиментальная, то хорошо было бы идти в актёры, своими слезами добиваться чужих слёз.

Вернувшись домой, я попросила мать отпустить меня в провинциальный городок поступать актрисой в труппу кайлыонг Бонгчам. С ними теперь скитаюсь в гастролях в сухой сезон, а в дождливую пору возвращаюсь в деревню к матери. Иногда при случайной встрече с Чонгом зову его зятюшой-братушкой, как будто родные мы брат и сестра, как будто нежно любим друг друга (а кому это известно, что на самом деле есть любовь). Бывало, заходила в его дом навестить маленького Бау, брала его на руки, ласкала-сюсюкала, искала и находила, в каких чертах он похож на Чонга, мне нравятся все эти черты. Бывало, сидела и всё смотрела на свою сестру в красной блузе, на высоких каблуках, ходящую туда-сюда по дому, и про себя думала, что она никак не вписывается в эту атмосферу, но не могла высказаться. А она на меня тоже смотрела, оценивала мою одежду, мою обувь и все хвалила: «Ну ты, счастливая...». Я улыбалась. «И ты счастливая, Чонг такой порядочный, любит жену...». Сестра показывала лёгкую тень улыбки: «А что мне от этой порядочности. Я не подхожу положению этого семейства, так говорит учитель Тхань». Спросила я: «Кто такой учитель Тхань?», а она улыбнулась: да вот такой, только что перевёлся на работу в местную нашу школу, холостой-неженатый, просит её стать свахой, а это нетрудно, ведь наши местные девушки многие отличаются и красотой, и хорошим нравом. Однажды, увидев, как сестра моя сидела, занимаясь чисткой лампового стекла алтарной лампы, он сказал: это место ей не подходит. А каждое слово, что говорил он, сестра обдумывала, и заметила, что и правда. «Ты повстречайся с ним хоть раз, посмотри, он классно умеет говорить. Как никак, городской. А наслушавшись его рассказов о городской жизни, я заметила, что жизнь в нашем захолустье надоедлива, до смерти надоедлива. Дни все на один похожи, ничего никогда не изменяется».

Я снова уехала, но однажды мать неожиданно приехала в труппу меня навестить. Как только перешагнула порог, она заплакала и запричитала сквозь слезы: «Твоя сестра Ай скверно себя повела, бросила мужа и уехала с этим типом. Если бы заранее знала, что она таким образом поступит, я бы родила не её, а яичко. Ну, всё кончено, буду считать, что на этом свете у меня такой дочери нет и не было». И она громко высморкала нос: «А ты посмотри, в доме Чонга только мужики могут жить что ли?». Я молчу в ответ, про себя думаю, почему ж только мужики, если Чонг согласится меня в этот дом взять, никогда не покину его.

Небо над нашей деревне Омой становится бесконечно широким, и земля также становится беспредельно обширной из-за пустоты, которую оставила за собой моя старшая сестра. Матери стыдно за нехорошее поведение дочери, поэтому всё, что в доме есть, она бережёт и несёт Чонгу и его маленькому сыну, как бы желая возместить ему потерю. Я про себя смеюсь над матерью, ведь связка бананов, плод люфы, пучок овощей или несколько пар бань кабап не могут же возместить потери любимого человека. А почему бы мать не выдала меня за него в возмещение, я сразу согласилась бы!

Однако, с того дня, когда моя сестра Ай ушла, каждый раз, когда я прихожу в дом, Чонг вспешке удаляется. Я, в грусти, его винила. Шестилетний Бау стал представителем своего отца, сказал: «Тётушка, не обижайся на него, пожалуйста. Мой отец говорит, что ты больно похожа на мою маму, смотря на тебя, он не выдерживает себя...».

Десять лет уже прошло, неизвестно, что-то изменилось, или нет. Спрашиваю Бау, чем занимается сейчас Чонг, почему кожа у него такая загорелая до черноты. Бау говорит, что сухой сезон кончился, его отец берёт катер, едет на уездный причал и работает таксистом-катеристом вдоль реки. Много работы, ведь они с папой еще должны смотреть за ананасами в поле.

Чонг не беден, но и не достаточно зажиточен, чтобы отремонтировать как следует свой уже обветшалый дом. Моль и древоточцы усиленно едят столбы, остов, кровать, шкафы, алтарь и лавочки. Я чётко слышу, как древоточцы едят дерево в доме. А Бау жалуется, что пепельно-полосатая кошка по старости становится неуклюжей до невозможности – каждый раз, когда гонится за какой-нибудь там мышью, то обязательно уронит черепицу с крыши и разобъёт. На самом деле, думаю, что такой ведь мужик трудолюбивый, ловкий на все руки, хозяйственный, да еще с помощью моей матери, Чонг мог бы построить другой, поменьше, но прочнее, дом для себя и сына.

Я всё говорю вокруг да около, что там дерево уже проедено молью, а тут поломан брусок. Чонг меня вроде поддерживает, что беспокоится, не знает, сможет ли дом выдержать и простоять этот дождливый сезон. Смогут ли они с сыном сохранить все эти старинную затейливую резьбу по дереву, картины с деревенскими пейзажами, пастухами, буйволами и коровами, лубки с народными сказками о происхождении арековой пальмы и бетеля, о сестрах Там и Кам, кровать и мебель традицонного стиля, еще и спальня, и дверной проем... Каждый раз, когда шёл ливень, они вдвоем спешили туда-сюда по дому. Спрашиваю, зачем. А Бау смеется: «Бежим с посудой, ставим ее под потоки дождя, тётушка».

- Зятюшка-братушка, да таким оставить дом невозможно же. Пора новый дом построить, предки тебя поймут и простят же.

Чонг только слегка улыбается в ответ, сам смотрит на залитый солнцем двор. Бау смеется: «Тётушка говорит точно так, как бабушка. Бабушка тоже много раз говорила моему папе, уговаривая его. Но он часто разговаривает со мной, говорит, что не хочет изменить ничего, чтобы когда-нибудь мама вспомнила, чтобы она нашла дорогу домой».

Ой боже мой, до сих пор Чонг еще мечтает о таком дне, когда моя сестра вернется. Вернется ли она? Вернется ли? Неизвестно, он знает только, что сохранит всё старое в ожидании её, живого человека. Вдруг почувствовала я грусть, разъедающую моё сердце. Бау широко открывает глаза: «А давай я сварю обед, угощу тебя, тётушка. Скоро сварится рис, ты останься пообедать с нами. Кроме бабушки уже давно никого нам так и не удалось угостить».

Чем больше растёт, тем больше Бау становится похожим на Чонга. Порядочным, степенным и немножко чудаковатым. На поминке в гостях он сидел рядом с папой и сказал: «Папа, дедушка говорит, что водку пить надо в меру. Мало пить, много остается. Много пить, всё потеряется». Послушав слова сына, Чонг сразу остановился, несмотря на удивление сотрапезников, что отец слушается малолетнего сына.

В этом году Бау достиг 15-летнего возраста, возможно, уже забыл всё старое детское. С ним готовя еду на кухне, спрашиваю я: «Бау, помнишь ли твою маму?». Он немножко промедлил с ответом, осмотрелся вокруг и шепчет мне: «Я даже не знаю наверняка. Правду говоря – боюсь что отец грустит... Когда мама ушла, я совсем маленьким был...». Есть мама – хорошо, но без мамы не хуже. Если одежда порвалась, может сам сшить другую. Может держать дом в порядке. Однако иногда тоже чувствует, что нужна мама, только чтобы кое о чём спросить... Я поинтересовалась, о чём. А он только смеется, смотрит на меня со стыдливостью, как будто эти разговоры люди говорят только матерям своим. Я почувствовала такой порыв чувств, что еле-еле удержалась, не обняла и не притиснула его к своей груди. Вдруг он спросил:

- Тётушка, почему ты не выходишь замуж. Долго сидишь в девках, бабушка беспокоится и грустит.

- Так я работаю актрисой ж.

- Работать актрисой лучше, чем выходить замуж что ли, тетушка?

Я засмеялась, нет, выходить замуж веселее, если ты выходишь за человека, которого любишь. А работать актрисой не весело, не грустно, это неопределённо же. Видишь ли, даже громкий смех не означает, что человек весел. А слезы ручьем совсем не обязательно выражают грусть. Бывает, иногда сижу дома, но вдруг захотелось уехать в труппу, но тоже бывает, что прямо на сцене захотелось домой возвратиться. Бау спросил, какие роли исполняю, я ему рассказываю – многие, и положительные, и отрицательные, и все второстепенные... рассказываю и чувствую глубокую великую грусть в сердце. Ведь есть одна роль, которой мне так сильно всю жизнь хочется играть, но не дают. А что за роль такая? Это роль обычной женщины, замужем, живёт с мужем в большом обветшалом доме. Утром едет на рынок продать овощи, собранные в собственном огороде, и по возвращению покупает немножко простой еды для обеда, после обеда помогает мужу в поле, вечерами ждёт мужа домой с рыбалки с охапкой кувшинок в руках... И всегда готова слушать от сына разговоры, которые люди обычно говорят только матерям своим. Да, мечтаю я о такой простой роли.

Чонг лежит поодаль на гамаке, слышу, как звуки качающегося гамака замедлились, знаю, что он слушает мои слова. В дом всё вдруг стихло, до странности. Слышно только, как удивлённо дышит Бау, как кипит на огне кастрюля с тушёной рыбой. Откуда-то доносится легкий, нежный аромат цветущих кувшинок, перемешанный с легким запахом грязи на дне пруда. Неловко дольше молчать, и я сказала Чонгу, что даже если всё ещё помнит он мою старшую сестру, то пусть, но пока она не возращается, попробуй же меня полюбить, я помогу Бау приготовить рис, починить одежду, помогу ему почистить ламповое стекло, долить керосин, сохранить этот огонек на алтаре все дни и ночи напролёт, согласно традиции рода уже сотни лет. А время пройдёт, если сестра вернётся, я готова отдать его ей обратно, и всё будет также, как в прошлом. Я и на это соглашусь, могу и так поступить, мне не составляет труда поступить так.

Ах, боже мой, за что Чонг ко мне так жесток, за что он заставляет меня высказать всё, что у меня в сердце, не удерживая ничего. Глядя на моё поведение, разве он не понял мои мысли, что ли?


Изображение
Традиционные лубки

Re: Нгуен Нгок Ты - Рассказы, перевод Куинь Хыонг

Добавлено: 25 июн 2014, 15:32
tykva
Нгуен Нгок Ты

Рассказ

Чужую мамой назвать...

Зиеу проездом заехала домой к матери, когда труппа кайлыонг «Дождливый рассвет» в гастролях проезжала мимо её родную деревню. Корабль труппы причалил у дамбы Баумоп, она прошла пешком немножко по дороге, там и встретила мать, шедшую с чьих-то поминок. Мать вскрикнула: «Ой Боже, Зиеу! Почему ты в эту пору едешь домой?». Слушая этот крик, Зиеу хотелось заплакать.

Она, дочь матери, покинула родительский дом в 17 лет, а в этом году ей уже 40. Она никогда до этого, за все эти годы ни разу не заезжала домой, когда над каналом Баумоп ещё дует сухой ветер с запада, не звала мать посидеть на пороге у задней двери, где чувствуется аромат цветущих соцветий арековых пальм, чтобы поискать и вырвать у неё на голове испорченые волосины и говорить, что будет долго, очень долго оставаться дома, поэтому мать всё с подозрением смотрит на неё, спрашивая, что-то неладное случилось небось, доча. Она только улыбается в ответ.

Она помолчала так, улыбаясь, и спрашивает, где маленькая Шан. Мать говорит, она на причале, поджидает торговые лодки со стороны полей Тхойбинь, чтобы закупить оптом у них ананасы, и несёт потом продать в розницу по деревенским близким каналам. Она заглотила горесть в себя, спрашивая: «Зачем же ты ей позволила, я ведь могу кормить вас двоих!». 73-летняя старуха с жалостью посмотрела на свою седоволосую дочь: «Нам не нужны твои деньги. Я тоже её отговаривала, но она не слушается. Характер ж у неё, такая упрямая, точно ты. Да ты сама знаешь».

Знать-то она знает, потому что бывало уже так - однажды Шан отдала назад пачки денег, которые она присылала домой. Целые такие пачки, как будто ещё пропитанные потом от её рук. Отдавая, говорит: «Спасибо, мы с бабушкой можем зарабатывать на жизнь. Сестричка, ты уже в возрасте, ты должна сама накопить деньги себе на случай болезни». Как будто разговаривают чужие с чужими.

Она родила Шан в эту же пору, при этих же ветрах. Дала ей имя Шан, потому что в то время актер Хоанг Бао из городского театра направлен был на работу для подкрепления её провинциальной труппы «Дождливый рассвет», она с ним играла на пару в пьесе «Шан Хау». Она его любила, ведь никто, кроме него, не может быть таким артистическим, весь он источал что-то такое испорченное, разнузданное, просто нельзя не любить его. Она назвала своё первое дитя Шан, потому что была уверена, что будет рожать ему второго, которому дадут имя Хау. Однако, Хау никогда не будет. Когда Шан было 7 месяцев, она её оставила матери, ушла. В этот день она грудью покормила девчурку досыта, малышка сладко заснула, ещё держа сосок во рту. Положив дочку на кровать, она видит, как маленький ротик всё ещё сосёт во сне. А она после этого ушла, не повернувши головы назад, потому что боялась, стоит ещё разок посмотреть на дочку, она вечно не сможет, не сможет поднять ноги и уйти. А она не может ведь также отказаться от своей мечты стать известной актрисой. Не может она отказаться от долгожданной для любой начинающей актрисы роли Старшей Чынг в пьесе «Боевый барабан Мелинь».

Она сильно полюбила эту роль. Женщина-героиня тоже бывает в колебаниях, в бессилии, когда муж находится в плену у врагов. Однако, Старшая Чынг смело встала, взяв колотушку в руки, застучала в священный барабан, отдаёт приказ войскам отправиться на бой с врагами. Героические слезы падают на барабан, как последняя песнь разлуки. В первые дни, когда молока вырабатывалось так много, что отяжелела грудь, она до невозможности скучала по своей маленькой дочке, хотелось бросить всё, вернуться домой, чтобы уткнуться лицом в пахнущую молоком кожу ребёнка, однако, стоит ей подумать о своей роли, она сразу сдерживает себя. Старшая Чынг не поступила бы так, как поступают обычные женщины.

Труппа участвовала в государственном фестивале с этой пьесой, ей вручили золотую медаль за эту роль, и она приобрела маленькую известность. Память о ребёнке слабеет, так как она по макушку утопилась в десятки, сотни новых постановок. Вначале в дождливый сезон она ещё оставалась дома сравнительно долго, смотрела за дочкой, чтобы её мать могла заниматься плетением корзинок или поливать бетель. А потом, в последующие годы, даже в дождливый сезон она занята была другими делами в труппе - то курсы повышения квалификации, то курсы политобразования. Она заезжала домой навестить родных только редким проездом между гастролями по пути, даже домашняя собака по кличке Фен ей прегораживала путь и громко гавкала. Бывало, увидев на шесте незнакомую блузку, она спрашивала у матери, чья это. Мать говорит – Шан, чья ещё. Она не удержалась от удивления, Боже, разве такая уже большая? Ещё тогда не осознала, что она такая беспечно стоит посторонней, наблюдая за жизнью дочери.

Шан никогда в жизни не называла Зиеу мамой. Когда научилась говорить, в подражании тёте называла её «сестричкой». Взрослые поправляли, она отрицательно качала головой: «Нет - сестричка Зиеу, не мама. Вот подружка Тхам – моя мама». Оказывается, в детских играх в деревенском шалаше маленькая Тхам играла роль мамы Шан. Взрослые надеялись, что когда подрастёт, Шан поймёт, но, бывало, перед Тэтом, скоро будет Новый год, и Зиеу зовёт дочку к себе, дает ей деньги на везение, велит называть мамой, а девочка молча смотрит на неё с широко открытыми глазами, руки мнут подол платья. Зиеу уже вынула деньги из кармана, держит в руках, сказала ей произнести хоть одно слово «мама», а после этого деньги и вручит. Шан всё стоит перед ней, долго молча смотрит, уронила: «Не знаю я, куда тратить деньги», и выбежала во двор смотреть, как взрослые новогодние хлопушки зажигают.

В том году Шан было 8 лет. При веселом шумном наступлении Нового года Зиеу легла в постель, уткнулась матери в спину и плачет. Мать говорит: «Да хватит, перестань. Потихоньку я ей скажу. Но ты тоже виновата ж...» Слушая детские частушки про бабушку, которая родила маму, а мама родила детишек, она чувствует режущую боль в сердце. Ей казалось, что Шан от неё требует назад долг любви, который сама она должна своей матери.

Зиеу покинула родной дом, вступив в театральную труппу в 17 лет, мать всячески отговаривала, но не было способа удержать её дома, ничто не заставило бы её забыть мечту надеть костюмы и выйти на сцену. Мать заставила её заклясться «не влюбляться в людей в артистическом кругу, не выходить замуж раньше 25 лет». Однако, в 20 лет она вернулась домой, встала на колени перед матерью, била головой о землю перед ней, ведь из-за любви и желания удержать при себе любимого человека, она уже беременна была его ребенком. Мать сильно на ней гневалась, говоря: «Родила бы я яичко, и то лучше, чем родить такую дочь, как ты». Однако, несмотря на гнев, видя страдания дочери, мать не сдержала себя, утешала: «Не плачь, доча, как поют в народе – Коли больше нет любви, то сама я сяду в лодку, вернусь в родной дом - можешь ношу поднять, можешь также её и опустить». И начала суетиться, выращивала вокруг дома лимонную траву в большом количестве, ухаживала за лимонами и грейпфрутами в саду, чтобы собрать листья, чистила чеснок, делала ей паровую ванну после родов. Она жалеет, что дочь глупая, несмышленая была. Таким образом поступать, ведь только даёт тому повод от неё уйти, а никак не может никого удержать.

Однако Шан не такая, как мать, с большим жизненным опытом, не так легко открыть своё сердце и простить, как простила ей мать. Где-то в 10 или 12 лет, она сказала бабушке: «Мама, не буду менять сестричку Зиеу ни на какие деньги. Даже если она даёт, не бери». Бабушке же не осталось ничего другого, кроме как обнять внучку, тяжело выдыхая и ругая: «Я уже стара, не зови ты меня, твою бабушку, мамой. Издеваются, что на старости лет вот ещё родила позднего ребёнка».

Шан росла внешностью точь-в-точь, как её отец Хоанг Бао. Такое же тонкое лицо, высокий нос, огромные раскосые глаза, тонкие алые губы. Смотря на неё, Зиеу не то хотела её заключить в свои объятия, не то оттолкнуть подальше. Чувствуя любовь ли, гнев ли к старому мужу, она только смела посмотреть на дочку издалека. Поэтому она и не знала, что Шан ведёт себя немножко странно, не так, как все дети. Она мало говорит, но когда уж рот открывает, то говорит режущие речи. Однажды по телевизору показывали спектакль «Лыонг Шон Ба и Чук Ань Дай», она сидела на мешках, набитых рисом, посреди дома, а на крики детей, которые друг друга зазывали: «Посмотри, там играет мама Шан!», она только усмехалась. А в эпизоде, когда Шон Ба и Ань Дай повстречались в доме родителей Ань Дай, уже узнали друг друга и, обнявшись, пообещали друг другу вечную любовь и супружество, Шан и говорит как ни в чём не бывало: «Ага, обнимитесь. Вот смотри, бабушка, через некоторое время они сюда вернутся, отдадут тебе на воспитание ещё одного ребенка». Сказав, слезла с мешков и пошла в спальню, говоря: «Пошла я лягу спать». Однако, бабушка хорошо знает, что там в постели лежит она и плачет, ведь в такие объятия Зиеу никогда не заключала её.

Услышав про это, Зиеу чувствует боль в душе. Она боится, что Шан, как простой люд, что всех гребут под одну гребенку, что роль, и что актер - не различают, если актер играет отрицательную роль, то он тоже такой плохой на самом деле, если любят друг друга на сцене, то в жизни должны быть любовниками. Она выбирала с тех пор играть только женщин боевого уклона и стала известной именно в таких ролях – тонко входит в роль женщины-воеводы с презрительным взглядом перед врагами и смертью, величественно выполняет приёмы боевого искусства, мастерски владеет холодным оружием. Все говорят, что если у человека есть заранее определенное призвание, то Зиеу родилась, чтобы играть такие роли женщин-воевод.

Так продолжалось долго, и она уже и не может играть роли другого амплуа. Однажды, по случаю традиционного праздника в честь создателя театра кайлыонг, ей было поручено сыграть роль То Ань Нгует в сценке встречи с сынишкой Там. Когда Там поругался с мамой и ушёл, Нгует выкрикивает ему в след: «Там, разве ты меня, твою маму, прогоняешь?», и другая актриса разорвала, разодрала бы сердце зрителей этим криком, а она не может как следует выговорить даже слово «мама», то слово, что уже половину жизни она ждёт-недождётся от собственной дочери.

Поэтому в интервью для газет она часто шутит над собой, что является только наполовину актрисой. А когда прошла молодость, красота уже увяла, она начала играть комедийные роли, сказав: «Уже много лет выступаю, выплакала все слезы, сейчас могу играть только в комедиях». И таким образом избегала она ролей матери и не должна была с болью на сердце слушать от молодых коллег слова «мама, мама».

Но на днях труппа представила спектакль «Сон» на гастролях на рынке Онгчанг, она играла старуху - розничную торговку мелочами. Маленькая роль, она должна только выйти с коромыслом, там встречает хулигана, который своим хулиганством запугивает молоденькую девушку, и старуха заступается за девушку. Простая сценка. Однако, во время спектакля, слушая молодую актрису Тху Ми в роли девушки, что кричит за спиной «Мама, помоги!», старуха вдруг окаменела, стоит как столб посреди сцены, и заплакала. Тху Ми также опустила голову в рыданиях. Зрители ничего не понимают, а актер в роли хулигана не знает, что делать, выдавил некоторые невнятные слова и ушёл. Занавес. Замначальника труппы, а он и есть режиссер-постановщик спектакля, кричит на них так, что брызги слюны летят вокруг. «Не могу поверить! Одна такая все хочет быть известной актрисой, а другая с солидным стажем, уже десятки лет выступает, а играете как трехлетние дети!». А они обе грустят. Она спрашивает Тху Ми, почему так необычно выкрикивала, молодая акриса заплакала: «Когда ещё жила дома, каждый раз, когда мой отец напивался, он слушал только мачеху, жестоко меня бил, никто не мог его отговорить. А я только могла звать маму на помощь. Привыкла». Боже мой, кто из нас артистов может совсем игнорировать свои собственные переживания в личной жизни, чтобы жить только сценой и полностью вжиться в театральные образы?

После спектакля Зиеу вместе с Тху Ми долго сидели на причале у берега реки Онгчанг. Дует холодный ветер. Тху Ми спрашивает: «Каждый раз, когда меня били больно, каждый раз, когда у меня что-то грустное случается, первым делом вспоминаю мою маму, и почему так получается, сестричка Зиеу?».

Она внезапно окаменела и задумалась. Вот у её дочки Шан тоже случаются грустные моменты, она также вспоминает о маме, а она – Зиеу – находится за сотни километров от неё. Эх, так нехорошо, не положено. Надо было всегда быть дома, возле дочери, чтобы слушать её шептания о каком-то юноше, который вчера ещё сказал, что её любит, а сегодня уже приглашает на собственную свадьбу с другой девушкой.

Утром она пришла к руководителю отпроситься домой. Тот, играя в шахматы, в рассеянности сказал «ага». Она попрощалась со всеми, все думают, что вернётся. Такая великая у неё любовь к театру, к сцене.

Только Тху Ми знает, что она в труппу уже не вернётся. Вчера ночью заключила молодую актрису в свои объятия, сказала, что очень любит Тху Ми, любит с того момента, как она только что вступила в труппу шестнадцатилетней девочкой, но с таким взрослым лицом, таким же, как у её дочки Шан. Ей жалко молодую актрису Тху Ми, потому что в ней увидела себя, такой же энтузиасткой, уверенной, с таким же чистым сердцем и душой, что, казалось, по силам заключить в свои объятия всё небо и всю землю. Жаждет славы, однако, не может полностью отказаться от личной боли и забот ради сцены – святилища искусства. Она также ей сказала, что, наверное, откажется от карьеры, вернётся домой к матери хорошей дочерью, к дочери хорошей матерью. Хотя знает, что быть матерью намного труднее, чем быть королевой или женщиной-воеводой на сцене.

Особенно трудно быть мамой своей собственной дочери Шан, которая уже совершеннолетняя, которая всё также, как к чужой, к ней относится. Вот, возвратившись домой, оставляя пару вёсел у плетня, Шан улыбается, говорит ей ту фразу, которую чаще всего говорят чужие чужим:

- Ой, сестричка, ты снова в гости заезжаешь? Утром завариваю кипяток, слушаю, как огонь смеётся - уж явная примета, что в доме будет гость. Оказывается, это ты.

Её радость моментально покачнулась, как огонь в керосиновой лампе при продувающем ветре: Шан, разве я гостья, я в твоем доме гостья что ли, дочка?

Она поспешно встала, сказав, что пойдёт на кухню готовить ужин. И с трудом зажгла огонь в печи, так что дым коромыслом стоит на весь зал. В сорок лет впервые она начала учиться быть хорошей дочерью, хорошей матерью, с этими кастрюлями, где варятся кислый рыбный суп с кувшинками и тушёная рыба вперемешку с креветками.


Спектакли "Боевой барабан Мелинь" и "Шан Хау":
viewtopic.php?p=52850#p52850