Нгуен Нгок Ты. Рассказы - перевод Куинь Хыонг

Рассказы, книги, статьи, стихи, фильмы

Модератор: tykva

Аватара пользователя
tykva
Супермодератор
Сообщения: 203
Зарегистрирован: 17 мар 2017 14:46
Откуда: Ханой
Род занятий: Переводчик

Во имя любви. Нгуен Нгок Ты. Рассказ - перевод Куинь Хыонг

Сообщение tykva »

Во имя любви

Нгуен Нгок Ты
Рассказ

Перешагивая через порог, вступая в дом, первым человеком, кто начинал ворчать, всегда был Шау Там, ведь он всегда недоволен тем, что увидел первым делом в доме – Диеп занимается домашними пустяками, например, убирает в доме или что-то готовит на плите. «Эти дела оставь ты мне, как вернусь сделаю. Почему не в постели?». Но сегодня она стала первой, кто на него ворчит. Сегодня Шау Там вернулся домой с окровавленными коленками.

- Опять упал с мопеда? Надо быть осторожнее на дороге.
- Нет, не падал я, – отвечает он на её ворчание. Это я учил Шан ходить на коленях.
- Какая пьеса?
- «Военачальница Фан Ле Хюэ».

Она заставляет его сесть на край кровати, аккуратно приподнимает его штанину, осторожно снимает протез и бережно перевязывает ему ампутированное колено, на котором ещё блестит почти свежая кровь. Почувствовав жжение от одной капли горячей солоноватой слезы, что падает на свежую рану, он проворчал: «Что плачешь? Из-за такой ерунды?».

А сегодня же днём Шан тоже плакала, обнимая его колена.

Шан является его ученицей, которая работает в составе обслуживающего персонала в пивной «Блуждающие облака». Ежедневно, когда он тянет за своим байком плетённую коляску с полотенцами на продажу, часто видит, как она сидит на лавочке перед пивной и смотрит на улицу. Носит на лице такой неестественный, чрезвычайно сильный макияж, прямо как певица-посредница, исполняющая ритуал в честь праматери*. Однажды он остановился поодаль от пивной, в тени у старого индийского миндаля и начал зазывать покупателей, запев своё привычное зазывание с рифмой и ритмом на мелодии Кайлыонг, и увидел, как она улыбается. И некоторое время спустя она у него поинтересовалась, правда ли, что раньше был он артистом театра Кайлыонг.

Шау Там на этот вопрос отмазался: «Да ты что, шутишь, посмотри, у меня рябое лицо, волосы взлохмачены, весь в поту... Как может быть, чтобы был артистом?».

Но Шан уверена в своём. Тогда, она вспоминает, труппа «Осенние облака» гастролировала в общинном доме Тантхуан, артисты до позднего вечера представляли пьесу «Жизнь многостраданной Лыу». Этот продавец полотенец был ещё молодым, играл в пьесе главную роль юноши Луана в старом залатанном костюме с неаккуратными штанинами, завороченными на разную длину. В конце пьесы он встал на коленях перед старой Лыу, обнимая её ноги, с высоко поднятым лицом назвал её мамой. Тогда Шан, ещё маленькая, стояла с полной корзиной непроданных варёных бататов и не могла сдержать слёз. На сцене ведь многострадальная Лыу с нежностью заключает Луана в свои объятия, а Луан как будто парит на крыльях счастья.

Именно в этот момент у Шан появилась заветная мечта стать артисткой Кайлыонг, когда вырастет. Да, стать артисткой Кайлыонг, пусть это будет не звезда, не нужны ей никакие главные роли, не нужна ей никакая известность. Она готова была бы играть любую второстепенную роль, пусть даже отрицательную, пусть такие маленькие роли, как слуги, наложницы или, на худой конец, старухи. Лишь бы у той была бы мама. Пусть это будет бедная, всеми униженная мать, или богатая, жестокая мать, которая разлучает любовь своего собственного сына (как часто случается в современных пьесах), ведь мать, что делает, всё делает из любви к своему родному ребёнку.

В этом году Шан 24 года, и все эти 24 года живет она сиротой. Её мать умерла из-за тяжёлых родов. Она часто видит отца пьяным, а когда пьян, он дышит ей прямо в лицо несвежим запахом рвоты со словами: «Это из-за тебя, бесполезной, моя жизнь стала такой трудной, без жены, без денег».

С детства Шан старалась жить отцу на пользу. Она латала ему порванные рубашки, бегала за судном и давала мокрое тёплое полотенце, когда отец кричал, что его тошнило. В 6 лет она несла варёные бататы или охлаждённые сахарные тростники на продажу по деревенским улицам. В 12 лет она поступила на работу посудомойкой в пивную «Блуждающие облака» и вышла замуж в 18 лет. Ей пришлось согласиться выйти замуж, чтобы получить достаточную сумму отцу на покупку мотоцикла взамен старой велорикши. Эх, что за жизнь, которая заставила её выйти именно за этого, ненавистного ей с детства человека, она ведь хорошо помнит, будучи хилой маленькой девчушкой, как шла мимо его дома со своим тяжёлым ящиком, полным охлаждёнными сахарными тростниками, а он, лет десяти-двенадцати, её там поджидал, останавливал и отнимал товар. Случилось раз, Шан не вытерпела и подралась с ним, а он спустил свои штаны вниз и с издевательским смехом нассал в её ящик. В тот день вернулась она домой без заработка. Мачеха взяла её за волосы и била, ни в какую не верила её словам. А сейчас каждый раз, когда муж снимает штаны, у Шан на душе растёт только ненависть. Через две недели после свадьбы Шан вернулась на работу в пивной «Блуждающие облака», только уже не моет посуду, а сидит в маленькой каморке за пивной, где ждёт клиентов.

Её детская мечта стать актрисой так и не сбылась. В свободное от клиентов время Шан старается побольше спать. Во сне она не чувствует грусть. Ради чего только мать умерла, пожертвовав собой ради такой несчастной участи дочери, она не понимает. Но она надеется во сне увидеть, как становится артисткой Кайлыонг. Она старается спать ещё потому, что не хочет играть в карты с коллегами, и не любит заниматься маникюром, выдавливанием прыщей или ходить по магазинам за покупкой коротких юбок и открытых топов.

Потребовалось около месяца после знакомства, чтобы Шау Там выслушал до конца рассказ о жизни Шан. Каждый день, когда он сидит в тени старого индийского миндаля, прячась от палящего солнца, Шан разговаривает с ним, поведывая ему по капельке своей жизни. Однако бывший артист никогда не рассказывал ей о своих былых славных днях. Только Шан всё просит и просит научить её пьесам, но Шау Там ей говорит – участь артистов Кайлыонг тяжёлая, жизнь их часто неблагополучно кончается. А Шан ему в ответ: «А что хорошего в моём занятии? Плохо же прямо сейчас. Мужчины, что со мной занимаются этим плотским делом, хоть и на устах у них «жена», «милая», но на уме одновременно уже презирают, прямо как мусоринку. Нет, лучше стану я актрисой, стану такой певицей, как артистка Диеп в твоей труппе».

Шан хорошо помнит артистку Диеп. Такая добрая, общительная была женщина. Обычно после выступления она выходила прямо в сценическом костюме, в котором играла, чтобы купить миску утиной каши. Шан стояла поодаль, всё смотрела и смотрела на неё. Однажды она позвала девочку и спросила: «Хочешь есть?». Шан, хотя и не была голодна, с радостью кивнула. Артистка заказала ещё одну миску с кашей, посадила Шан возле себя и велела съесть. Шан сидела с миской каши перед собой, а сама хотела прильнуть к ней, обнять и назвать его мамой. А Диеп продолжает интересоваться: «Что в корзине продаёшь? Варёные бататы? Остаются, или уже всё продано? Если остаются, давай я все куплю. Как доешь кашу, сразу пойдёшь домой, ведь уже поздно, уже темно на дорогах». До сих пор Шан помнит это ласковое лицо и решает, что если бы мама была жива, то обязательно была бы похожа на эту артистку. И в заключение она сказала Таму: «Один раз всего повстречавшись с Диеп, уже достаточно, чтобы я полюбила её на всю жизнь».

Её слова тронули Тама. Выражения его тёмного, спокойного лицо, похожего на лицо деревянной статуи, смягчилось. Он пообещал её научить роли в пьесах. Где учить? Прямо тут, под старым индийским миндалём. И двор, покрытый цементом, полный павших листьев, становится у них дворцовым тронным залом. Шау Там крикнет: «Где вы, служанки?», а Шан в ответ на его зов звонко отвечает: «Я тут», и выходит с воображаемым бокалом вина в руках, поднятых на уровне бровей... Люди проходят мимо, поднимают их на смех.

Завсегдатаи пивной узнали, что Шау Там - бывший артист Кайлыонг, назойливо просят спеть. Однажды вышла сама владелица пивной, сказала: «Спой несколько куплетов, я тебе дам денег», таким тоном, как будто мать велит маленькому сыну съесть миску риса, чтобы получить конфеты. Шау Там, решительно качая головой, отказался. Владелица пивной обиделась, презирая, критикует его за чрезвычайную гордость: «бедный, но не умеет слушаться богатых». А когда Шан спросила, он ей сказал: «Несмотря на то, чем занимаюсь и где скитаюсь, я никогда не забуду, что я артист, а артист - общественный деятель. Народ любит артистов за благородное дело, артист в ответ на эту любовь не может унизить себя из-за денег. Девочка, когда станешь артисткой, ты должна помнить мои слова».

Каждый день Там останавливается, чтобы учить Шан, только примерно на десять-пятнадцать минут. В остальное время он тянет за своим байком бамбуковую плетённую коляску на прикрепленных ко дну колёсах, продавая полотенца и одежду на разнос. Ему нужны деньги, много денег, но ему также хочется поскорее домой. У него на сердце, как огонь, жжёт.

Дом у Тама находится в деревне Гома. Это скопление маленьких домишек, которые ютятся на месте бывшего кладбища. Дома тут стоят передней стороной к городу, как будто город на них посягает, и поэтому они отступили сюда. Дом у Тама находится на краю, рядом с могилами, но он не боится, ведь верит, что умершие, как и живые, если ты живешь с ними по-хорошему, то они отвечают тебе тем же добром. Он боится только, что когда его нет дома, Диеп открывает окно и смотрит на могилы, покрытые зелёной травой и думает о смерти.

Диеп тяжело болеет, она день за днём чахнет, её тело стало худым и тонким, как шелуха от рисового зерна. С её головы волосы падают так, что кажется, на расстоянии десять шагов можно сосчитать каждые оставшиеся на её голове волосины. Она уже не жалеет о них. С того дня, как Шау Там разбил зеркало, она напоминала ему несколько раз, но он всё ещё не купил новое. Или с того дня, когда заметила, как он тайно поднимает каждые её волосинки с постели и кладет в старый оружейный ящик, что теперь ему служит ящиком для хранения инструментов для ремонта байка. Она обнимает его, прячет свои слёзы на его груди.

- Там, зачем ты так страдаешь из-за меня?

Зачем, зачем - неизвестно. Это их общая участь. Диеп старше Тама на двенадцать лет. Когда он только что поступил в труппу, он обращался к ней как к старшей. Диеп играла взрослые роли, а он выступал в ролях если не её сына, то младшего брата, который часто помогает передать письмо, послужив соединяющим мостом между старшей сестрой и её возлюбленным. Но случилось так, что они влюбились друг в друга и, неизвестно каким образом, стали парой. В начале такое положение Диеп даже казалось смешным, она часто спрашивала, как собирается он обращаться к ней после того, как они поженятся.

Счастливые дни продолжались недолго. В тот раз, когда труппа гастролировала в местечке Вамлео, они спали на циновке, застланной под временной сценой, и эта сцена обрушилась прямо на них. Шау Там успел только её оттолкнуть подальше в сторону, а сам остался под развалинами. В результате кости в его ноге оказались раздроблены. Было очень больно ему даже лежать на одном месте, не в силах был сам повернуться. Хозяин труппы тоже был беден, было жалко денег на его лечение, всё повторял, что раны на ногах неважны, а затем послал людей за традиционными лекарственными листья и мазями, которые наложил Таму на больную ногу, пока раны не загноились совсем. Только тогда повезли его в больницу, а там медики уже не могли спасти ему ногу. Пришлось ампутировать выше колена. Боль эту не передать никаким словами, потерять ногу - это значит навсегда его отрезали от сцены.

К тому же это случилось в трудные годы в развитии театра Кайлыонг. Арстистам пришлось гастролировать по сельским, глухим местностям, их реквизиты и музыкальные инструменты прохудились под ярким солнцем и проливными дождями. Диеп уволилась с работы, и таким образом труппа распалась.

Диеп с Там поселились вместе в деревне Гома. Она ни о чём не жалела, ведь если человек должен потратить целую жизнь, чтобы найти свою половину, то она уже нашла Тама. У них остались четыре здоровые руки и три здоровые ноги, чтобы заработать на жизнь. В эти трудные дни они занимались, чем пришлось, но всегда вспоминали бывшую профессию. После распада труппы Диеп попросила у владельца сценические костюмы, спрятала их в надежном месте, и иногда вместе, вдвоем пели они пьесу, где она выступала в главной роли Мань Ле Куан. Это было время, когда была она здорова, болезнь ещё не обнаружилась.

А сейчас ей остается жить совсем недолго. Злокачественная опухоль, которая развивалась у неё в горле, переросла в мозг. Её красивое лицо изменилось, она порой просыпается от тревожных снов с опухшими глазами, из носа течёт обильно кровь. Уши начали покалывать.

Если бы не её медицинские расходы, Шау Там не бродил бы по улицам. Он хочет быть дома, рядом с ней, цепляясь за каждую секунду, за каждую минуту, чтобы, когда ей будет больно, помочь подать ей стакан воды, лекарства, мокрое полотенце, чтобы вытереть лицо, держать её близко к сердцу, когда ей трудно. Иногда, во время скитания по улицам, слушая, как сильные ливни стучат по крыше чужого дома, под которой он прячется, Таму хочется плакать. Он всё смотрит на свои руки. Руки, которые выполняли работу наёмного работника, убирали могилы, чинили байки, руки, которые обслужили клиентов ресторанов или пивных, но оказались сейчас бессильными, не смогли удержать его самого любимого человека в жизни.

Но он всегда приходит домой с улыбающимся лицом. Улыбка не всегда признак радости и удовольствия. Он думает, что, к счастью, он по натуре артист, иначе как он может улыбаться, когда его сердце разбито. Иногда он должен приостановиться поодаль от собственного дома в деревне Гома, чтобы закурить и успокоиться.

Он боится застать её спящей в постели. Диеп эту его боязнь знает, поэтому старается, как бы она ни устала, заниматься чем-то в ожидании его прихода. Она сильно его любит.

Хорошо, что в их жизни появилась Шан. История её жизни заставляет их обоих понять, что они, как артисты, прожили свою жизнь, полную значениями для неё. Хотя они пока не смогли изменить её несчастную судьбу, но она получили от них много утешений. Диеп говорит: «Я ни о чём не жалею. Ты не должен меня жалеть».

Она попросила Тама не дать Шан узнать, что они живут вместе, и она находится в таком состоянии болезни. «Девочка хранит в душе наш красивый образ, это её мечта, ты не смей разрушить этот образ». Но однажды, лёжа рядом с ним, она не спит, внимательно слушает, как стучит его сердце. Он живёт и продолжает жить, она себе говорит. Он живёт, и она не может заставить жизнь в его теле охладеть. И в этот момент она нечаянно думает о Шан.

Внезапно, однажды днем, Шан пришла его искать. В тот день Шау Там не поехал товар продавать, а остался дома, чтобы починить потёкшую крышу перед домом. Сезон дождей начинается, ветер дует, и воду бросает в дом. Увидев Шан, он успел только набросить полотенце Диеп на лицо, как обычно делает она, когда в дом приходят гости.

Шан немножко постояла во внезапном недоумении, но всё-таки успела узнать некогда красивую артиску Диеп. Глаза у неё остаются такими же добрыми, влажными и ласковыми.
- Ты, должно быть, Шан?
И голос звучит по-прежнему мягким, как тончайший шелк.

Был жаркий день без солнца, на небе стояли тучи. Это был день, когда Шан осознала свою вину перед этой больной женщиной, что она непреднамеренно совершила преступление из-за своей молодой красоты. И сердце сжалось от острой боли - оказывается, продавец полотенец на разнос не был одиноким.

Не зная, что делать, Шан подошла к окну и распахнула его, посмотрела на зелёную траву на могилах и воскликнула: «О боже, здесь так здорово, мне нравится такой дом», и, убитая горем, застенчиво засмеялась из-за иронии своего положения.

После этого дня, в редкие свободные часы, когда Шау Там ещё бродит по улицам со своим грузом, Шан заходит к Диеп в гости в дом, который в начале, когда смела только держаться подальше и смотреть, мечтала назвать своим домом. А сейчас в этом доме в отсутствие Тама Шан хозяйничала, убирала, готовила еду, а когда Диеп засыпает, она покрывает её одеялом, собирает её упавшие волосы, которые наводят столько грусти, и прячет подальше. В полдень, когда дул прохладный ветер, Диеп велела Шан принести расчёску, чтобы своими руками сделать девушке причёску. У девушки такие же волосы, как у неё самой в молодости. «У нас с тобой много общего, Шан. У меня также нет мамы, я росла в детдоме. Я пришла в театр, чтобы получить на время материнскую любовь, которой не было в настоящей жизни. Я также прожила трудную жизнь, но была счастливее тебе, не пришлось мне спускаться так на дно, как тебе. У нас с тобой ещё одно общее, знаешь, что? Мы обе любим Тама, сильно любим, правда?» На это Шан на несколько секунды помедлила и покачала головой. Диеп продолжает: «Не надо от меня прятать это чувство. Если ты им не брезгуешь из-за инвалидности, когда отойду я, вручаю его тебе. Ты с ним начни новую жизнь. Там великодушный человек с добрым сердцем, за прошлое не будет тебя мучить. С ним легко. Одеться, во что приходится, питаться, чем есть. Такой порядочный, хороший мужчина, серьёзный артист, достойный, не легкомысленный, снисходительный. Нелегко найти человека, кому можно доверять, Шан».

Шан не сразу отвечает, так как не может против своей воли прямо сказать: «Нет», но одновременно она также не может сразу согласиться с Диеп. Ведь нельзя-то его, солидного мужчину, передать от одной любящей женщины в руки другой, как лимон или грейпфут.

Об этом разговоре не знал Шау Там. Ночью Диеп лежала, положив голову ему на заплечье, и сказала: «Шан тебя по-настоящему любит». Он улыбается: «Так я старик стариком, а она ещё девочка...» Диеп смеется: «Ну и что, так же, как я с тобой». Там на это только говорит: «Спи, дорогая». Однако Диеп знает, что он не спит, не засыпает он из-за свежего воображения на уме. А она сама заснула последним сном, самым глубоким сном, уже под вечной травой.

… Шан покинула пивную «Бродящие облака», вечерами жарила банановые пироги и бататы на продажу у входа в местный Дом Культуры. Если спрашивают о мечте стать артисткой, она только улыбается: «Так давно это оставила. Вдруг стану знаменитой, это говорю например, а люди узнают, что я раньше телом обслуживала посетителей пивной, таким образом запятнала звание артиста, и народ из-за моего нехорошего прошлого потеряет симпатию к театру Кайлыонг, тем самым я навредила бы репутации всего сценического круга всей страны».

Как и в мыльной опере, иногда из-за любви герои принимают решение навсегда разлучиться со своим любимым. А что делать-то. Это ситуация так заставляет.


* Обычай почитания Праматери во Вьетнаме viewtopic.php?p=16088#p16088
Аватара пользователя
tykva
Супермодератор
Сообщения: 203
Зарегистрирован: 17 мар 2017 14:46
Откуда: Ханой
Род занятий: Переводчик

Тревожный взгляд. Нгуен Нгок Ты. Рассказ - перевод Куинь Хыонг

Сообщение tykva »

Тревожный взгляд

Нгуен Нгок Ты
Рассказ

Кхоа позвонил мне из cвоего рабочего кабинета:
- Фотки проявлены, всё на отлично. Ты где отыскал такого хорошего мужика-модель?
В ответ я только коротко хохотнул, положил трубку и побежал к нему. Вывешенные на верёвке чёрно-белые фотографии ещё мокрые, с них падают тяжёлые, круглые капли воды. Кхоа, наклонив голову, разглядывает их.
- Вот, посмотри, мне кажется, в глазах у старика слёзы.
- Близорукость-то какая у тебя?
Кхоа снимает очки, стыдливо показывая мне свои малоподвижные глаза.
- Недавно было минус три с половиной, теперь, должно быть, уже три и семьдесять пять...
- Эх, это ещё ничего...
Кхоа повторяет свой вопрос: «Где ты отыскал этого старика, с таким божественным выражением лица», но я опять уклонился от ответа. Молча смотрю на прозрачную темноту на фотографии, на фоне которой чётко вырисовывается мужской портрет с глубоко задумчивым, тихим выражением лица.

И вижу себя во временном шалаше утковода на берегу полноводного канала Чиек, полностью утопающем в густом дыме, идущем от котла, в котором медленно тлеют сухие кокосовые волокна, от чего дым коромыслом идёт. Одинокий мужчина сидит на возвышенном полу, сооружённым из расщепленных поленьев бамбука и служащем ему кроватью. Мужчина молча смотрит впереди себя на широкое поле. Ветер сильно дует сквозь шалаш. Этот мужчина пасёт уток-несушек в открытом поле. Сегодня останавливается в поле Ратьмуй, завтра уже в Няфаннгон, а послезавтра может уехать и так далеко, как в Кайбат, кто его знает. Он останавливает свою бамбуковую лодочку в удобном месте, выстраивает временный шалаш на берегу канала в свежесжатом поле, в то же время высматривает другое, где рис поспевает, и уже думает о поиске ещё и третьего, на котором рис ещё находится на стадии молодого плода. Ведь жизнь утковода - это бесконечное скитание по бескрайнему открытому полю.

Он может где угодно разбить свой временный шалаш, лишь бы было бы сухое место, где он мог бы лечь на ночь. Утром он, держа в руках бамбуковый прутик с пучком листьев на одном конце, выгоняет уток в открытое поле. Стая из тысячи двухсот уток резвится между свежесжатыми рисовыми корнями, клюёт оставшиеся зерна, подбирая их. Среди них выходит порезвиться и его любимец – селезень по кличке Кря. Тот выходит в поле резвиться не из-за корма, он-то выходит в поле исключительно из-за сладкого, зазывающего запаха нового риса, из-за понимания, что высшее счастье в жизни селезня - это утонуть в этом запахе.

Сам старик-утковод сидит на меже в старом клетчатом шарфе под коричневой матерчатой шляпой с пятнышками от засохшего бананового латекса на голове. Он закурил сигарету, выпуская дым в небо. А небо в этих краях отличается особо ясной голубизной. Старик посмотрел на стаю уток и кричит:
- Кря, а Кря. Иди сюда!
Кря на зов подбегает к хозяину, на ходу разбрызгивая воду со своей спины, и головой нежно трётся о потемневшее от солнца бедро старика.

А вечера у них скучные, длинные. Каждый вечер, после того, как загнал уток в стойбище, поел и помылся сам, старик зажигает кокосовые волокна в котле, так, чтобы дымом заполнился весь шалаш, и ложится на гамак. Ветер свободно гуляет по шалашу. Кря отходит к каналу, находит себе там плавающую на воде кучу соломы, свивает себе гнездо и ложится спать. Выспавшись после долгого, по утиному представлению, сна, Кря поднимает голову вверх и видит – у старика в шалаше всё ещё красно горит маленькая керосиновая лампочка. Кричит ему старик:

- Кря, ты чего ушёл туда спать, небось, надулся на меня?

Услышав это, Кря поднимается и, нехотя кряхтя, извиваясь толстым задом своим, направляется к хозяину. Проходя редкий забор, окружающий стаю, он сунул клюв через решётку и клюнул ближайшую утку. Исключительно ради развлечения и собственного удовольствия. Кря ведь является очень скандальным селезнем. А когда временно забывает о скандалах, он становится довольно серьёзным, порой даже угрюмым и задумчивым малым. Коллеги-утководы, когда собираются на рюмочку, каждый раз ворчат на старика: «Ты подумай, не живи ты такой одинокой жизнью. Грустно смотреть на тебя. Через некоторое время сдохнет твой селезень, тогда с кем ты будешь жить?». Старик на это ворчание только улыбается. «Так у меня сын же есть». Этот сын живёт в городе, редко-редко, временами только заезжает навестить отца в поле, каждый раз только и уговаривает отца продать всю стаю уток и переехать в город на постоянное жительство. Сын также торопит старика-отца найти себе новую жену, ведь, как мужчина он хорошо знает, говорит, что такое одиночество - это большое горе, это большая грусть, говорит.

Сын с 12 лет уже начал торопить отца с повторной женитьбой. Сначала старик удивлялся. А потом понял, что сын у отца перенял это великодушный нрав и широкую, открытую, как высокое небо, душу. Он потормошил сыну волосы и сказал: да, знает он, что жить в одиночестве трудно, но привык к трудностям. Он ведь бедный бродячий утковод, он не хочет и не позволит себе таскать за собой и вовлечь ещё и другого человека, тем более женщину, в такую бродячую жизнь.

Начался август. Старик вернулся на Двенадцатый канал, где расположена его родная деревня и собственный дом. Проплывая по каналу, и уже подплывая близко к дому, он увидел женщину, сидящую в ожидании пассажирского парохода на заросшем травой берегу канала. Уже поздно, последний пароход, отправившийся от верхнего причала в половине третьего, уже давным-давно проехал это место. Взглянув на такое печальное лицо женщины, как будто она готова вот-вот броситься с головой в реку и умереть, старик медленно управляет лодкой, демонстративно медленно проплыл мимо места, где она сидит. Уже было проплыл это место, но когда густые листья водных кокосов совсем заслонили женщину, он неожиданно резко повернул лодку назад и медленно поплыл к ней, и осторожно причаливает лодку к берегу. Он поинтересовался у женщины, куда она едет, а женщина так и заплакала, заливаясь слезами, прямо как дождь, сказав: «Я тоже не знаю, куда иду». Эх, это нельзя так, что значит: «тоже не знать». Он с нерешительностью взглянул на последние лучи красного зарева, косо проникающие под кокосовыми пальмами, и спросил:

- У тебя всё в порядке ли?

Женщина покачала головой. Он велел ей спуститься на лодку, сказав - куда надо, подвезёт. Но женщина продолжает плакать.

- Я не знаю куда, нету у меня, куда идти. Разве... будьте добры, дайте мне переночевать у вас эту ночь.

Старик долго-долго думал, раздумывая над ответом, и в конце концов уронил слишком тихое, еле-еле слышимое «да» в то время, когда стая уток, толкавшихся слишком долго под его лодкой, уже наступает друг другу на голову и поднимает шумное крякание. Увидев незнакомые женские ноги, которые осторожно наступают на подстилку на лодке, селезень по кличке Кря, до сих пор не издавший ни одного звука, неожиданно подошёл к госте с намерением больно ущипнуть женщину за щиколотку в знак шутливого приветствия, но, уловив грозный взгляд хозяина с его шипением: «Шшш, порки ждут!», он вильнул в сторону и, как ни в чём не бывало, прошёл. Женщина громко носом хмыкнула, стёрла слезы и от удивления крикнула: «Ой, боже, какая утка смышлёная!». А Кря на эту реплику косо повернул голову в сторону женщины, как будто хотел сказать: «Селезень, мадам, тайский селезень я, а не какая-то там утка!».

Проплыв ещё три густых куста водных кокосов, они приехали в дом старика. Дом пустой, сад одичал, и всё пространство пропитано дикой безлюдной грустью. Каждый год старик заезжает к себе домой лишь раз в три или пять месяцев, когда поспевает рис в поле за домом. Уехав, он оставил дома гекконочку с большим пузом, а когда вернулся, то увидел на опорных столбах несколько штук её маленьких детёнышей с ещё ровной, не покрытой пятнами-цветочками молодой кожей и большой, еле поднятой головой, как у медленных змееголовов, которые не успели убежать от наплыва солёной воды.

Он толкнул дверь и вошёл в дом первым, смахивая кучу паучьих сетей перед собой, зажёг лампу и собирает в охапку мокрые дрова. Она всё ещё держит свои пожитки в руках, робко села на край деревянной доски, единственной мебели в доме, служащей хозяину кроватью, и молча смотрит вокруг. Он с явной робкостью в голосе сказал, будто хотел просить прощения за запущенность дома: «Давно не заходил домой, слишком много оплошностей тут, не обращай внимание». И вскоре дом уже заполнился тёплым, гостеприимным дымом.

Этот старый маленький дом под соломенной крышей у старика сохраняет уйму памяти о прошлой жизни своей. Каждый раз, когда возврашается туда, в его жилах течёт мощное течение сладких воспоминаний. Это и детство с родителями, это юношество и начало мужицкой жизни, когда у него была в постели жена. У веранды перед домом растёт дерево цинометра, и каждый раз, когда пекла рогалики, жена выходила собрать молодые листья цинометры и долго там под деревом задерживалась с пожеланием: «был бы муж дома, ему понравилось бы». То было время войны, он оставил дом и уехал. А когда вернулся, застал дома только сына. Сын плакал, рассказывая отцу. «Это случилось во время праздника в общинном доме. Приехала выступать труппа Кайлыонг, артисты играли традиционную пьесу про принцессу Чау Туан и её возлюбленного Тхоай Кханя. Мама позвала меня на их спектакль посмотреть. Не успели закончить сцену, когда Тхоай Кхань играл на семиструнной гитаре для принцессы Чау Туан, как из укреплённого пункта Чет по деревне открыли огонь из пулемётов. Мама сразу на моих глазах умерла». В том году на дереве цинометре у дома появились на ветвях бурные молодые ростки, он со слезами на глазах вспоминал о покойной жене. Тот же сын, несколько лет спустя, жалуется на отца: «Ты зачем только запомнил эту грустную историю, теперь до старости не забудешь?». Старик говорил сыну, что ничего не помнит. Да. Правда, абсолютно ничего. А сын на это только и может чмокнуть языком. «Горе, горе»!

А женщине, которую он подобрал по дороге домой в тот вечер, кажется, погорьше их. Она родом из Кайкхо, в позднем возрасте полюбила жнеца, который родом откуда-то из Анбинь, человека с неизвестным родством и местом жительства. Вот зачем только бог заставил её полюбить такого. Вышла за жнеца, так и живи жизнью жены жнеца. Она теребит подол рубашки, рассказывает: «Все говорят, глупая. Да, я глупая. Могу терпеть любую трудную жизнь, потому что люблю его!». А муж, оказывается, был нехорошим. Мало работал, много пил. За время совместной жизни все его долги из-за попоек она должна была оплатить. Но накоплены были в долг такие крупные суммы, что владельцы местных лавочек потребовали отдать семейную лодку, чтобы погасить их. В ту ночь муж совершил побег, оставив её одну. Она не знает, откуда он родом, где его родная деревня, и не может она больше оставаться на своей же родной земле, вышла на берег канала и там сидит, заливаясь слезами.

Выслушав её рассказ до конца, старик затянулся сигаретой, сказал одно предложение и ещё раз сделал такую длинную затяжку, что докурил сигарету до конца.

- Слушай, Ут, оставайся у меня, не стесняйся. До тех пор, когда у тебя появится намерение куда идти, чем заниматься, тогда и иди. Так и решим.

И она у него осталась. Утром она встаёт рано, чтобы сделать ему чай, и самостоятельно выгоняет уток на поле. Если поле близкое, она готовит обед и несёт ему на место выпаса уток. Она подаёт еду на подносе и сидит поодаль, смотрит на небо, на поле, на уток в ожидании, пока он закончит свой обед. Если он пасёт своих уток далеко, то она встаёт в три часа ночи, готовит ему обед, чтобы нёс он с собой в поле. Она заботится о его табачной сумочке, что в ней кончается, то и покупает, приговаривая при этом: «В далёком поле, если нечего курить, то не терпится, поле безлюдное, без сигарет нестерпимо грустно. Помнится, что было с ним...», и обрывает речь свою на полуслове... Она в сумерках ходила к уткам, собирала яйца и везла на продажу на рынок, говоря:
- Там на рынке яйца стоят подороже, заодно могу продать и собранные молодые ростки цинометры, там их любят...
- Но не хочу тебя обременять делами...
- Нет, это совсем ничего мне не стоит.

Она почистила дикую траву на маленьком участке перед домом, посадила хауттюйнию и мяту. Она помыла большой сосуд для питьевой воды в ожидании дождя. Она постирала постельные принадлежности и выставила для сушки под солнцем. Он ругает её:
- Ты зачем этим делом занимаешься, ты ведь не домработница.
- Ничего не стоит мне сделать эти дела. Ты ведь разрешаешь мне остаться жить у тебя, и я за это тебе должна.
Он повернул к ней голову с вопросом:
- Скажи правду, ты у меня остановилась в ожидании того человека?

Она на этот его вопрос ничего ответила, только низко опустила голову и ушла. Её внешность не то, чтобы красивая, но отличается определённой грацией, когда внимательно раздувает огонь на кухне. Эта грация тоже не очень обаятельна, однако, когда она, закусывая губы, изо всех сил распиливает дрова, эта почти обаятельная грация делает её даже красивой. Наверное, он тоже не сильно обращает внимание на её внешность, так как занят был спиливанием деревьев и собиранием кокосовых листьев, чтобы выстроить для неё отдельную баню. Для этой цели он точит топор и тихим шёпотом говорит Кря:
- Мы-то с тобой мужики, нам всё равно, однако сейчас в доме прибавление... Он обрывает речь на полуслове, погладил селезня по крыльям:
- Согласен ли ты, Кря?
Селезень не может ничего толком ответить, только коротко крякнул и клювом ему больно ущипнул за щиколотку. Как будто этим хочет сказать: да, а чего ещё хочешь-то, хозяин? После этого щипка сам по себе отправился на прогулку в поисках червей. А старик смотрит селезню вслед и думает: «Да, тебе хорошо быть селезнем, Кря. Ведь не будь человеком, то ничего и не надо. Будучи же человеком, надо всё только по-хорошему сделать, и это чрезвычайно трудно».

Его сын по дороге по делам заглянул к отцу в гости и с удивлением встретил в доме отца чужую. И, сразу после короткого мига удивления, сильно обрадовался. Он говорит: «Ой, как хорошо тебе, папа!». Старик поспешно отмахнулся: «Только не смей выдумывать ты ерунду». Старик ведь не рассказывает сыну, что женщина эта часто сидит с рубашкой мужа в руках и тихонько плачет. Она часто тушит рыбу с тамариндовыми плодами, а он такую рыбу не любит. Каждый раз, когда ходит на рынок, всегда покупает стопку водки, а он-то не пьёт. Сын об этом не знает. Он ходил по соседству по деревне, везде слышит как соседи-односельчане толкуют об отношениях между его отцом и чужой жнечной женой.

Его тётя Ба говорит: «Как по мне, эта женщина твоему отцу не пара. Она покинула родительский дом ради мужа, сейчас её бросил муж. Некуда идти, так и осталась в доме твоего отца, небось, хочет поживиться на его утках. Порядочные женщины так легкомысленно не поступают». Сын смеётся: «Да всё равно, тетя Ба, раньше - это было и прошло, а сейчас - это настоящее. Отец умеет различить, что хорошо, а что плохо. Пусть, пока он счастлив». Старуха Ба так и осталась расстроенной ответом племянника.

Однако и сын скоро остался расстроенным, хотя и не сильно. Вечерами, после того, как загнал стаю на стоянку и помылся, старик зовёт за собой Кря и с ним выходит на гулянье по деревне. Кря бежит, гонится за детьми, играя с ними, а старик заходит ко всем знакомым и родным. А поздним вечером уходит на лодку спать ложиться, говоря: «Я привык спать в открытом широком поле, под ветром. Дома не могу уснуть». Не может же сказать открыто, что неудобно ложиться спать с женщиной под одной крышей, хоть врозь, но ночью на ухо слышно дыхание друг друга. А к тому же дом сильно прохудился, ночами его с шумом едят деревоточцы.

Бывало, прямо среди ночи дождь начинается, Кря встаёт и пускается в бегство, старик тоже за ним бежит под дождём. Женщина открывает дверь, умоляет старика зайти в дом, а то дождливой ночью в лодке холодно. Он не может отказаться войти, но так и остаётся сидеть прямо, смотрит на дверь в ожидании утра. Она же из-за этого слёзы не может остановить.

Женщина часто останавливает проплывающие лодки, спрашивая новости про группу жнецов из Анбинь. Но новости уходят всё дальше и дальше. В здешних местах сотни рек и каналов, где же ей человека найти. Новостей всё меньше и меньше. А погода становится неустойчива, дождливые и солнечные дни друг другу на смену случаются. Если солнце, то светит по пять или семь дней подряд. Если дождь, то льёт тоже не меньше пять или семь дней. Рисоводы хоть и могут урожай собрать даже в дождь, но им не удаётся высушить собранный рис как следует, и в эти дни все беспричинно беспокоятся и грустят.

Женщина как-то в его отсутствие несла собранную дождевую воду в большой сосуд, а на ногах старые поношенные вьетнамки поскользнулись. Она упала и вывихнула сухожилие на ноге. Больно было. А он увидел это, когда вернулся домой, поругал её за неосторожность и пошёл на местный рынок купить ей лекарство, заодно купил и новые сандалии, что заставило её почувствовать на душе свою виновность. Он говорит:
- Я же тебе говорил, твои вьетнамки уже до такой степени ухудшились, что подошва становиться тонкой, почти как лезвие. Зачем их жалеешь, не выбросила, так, что упала?
Вечерами, загнав сытых уток с поля в пруд за домом, старик берёт свою миску с рисом, выходит посидеть на пне, что остаётся от старой спиленной звездчатой яблони в качестве сидения, наслаждаясь едой и любуясь молодым лимонным деревом с первыми плодами. А там, у пруда, женщина из-зо всех сил чистит кастрюли от чёрной копти. Такая вот вечерняя идиллия, что заставляет проходящую тетю Ба выпучить глаза на неё.

Однажды утром дождливого дня старик надел на себя дождевик, собираясь уйти, а женщина ему сказала:
- Подступает гроза с громом, сильно бьют молнии, будь осторожнее, вернись рано домой, Хай.
Он кивнул ей головой, говорит:
- Ут, ты больше не делай запас дождевой воды. Я, наверное, дня через два-три уеду, некому будет пить твою воду.
Она в растерянности спрашивает, куда он уедет, а он с грустью в голосе говорит:
- Еда для уток на нашем поле кончается, надо их перегнать в другое место. Утки-несушки сердито едят, один-два дня нехватки еды, и уже достаточно для того, чтобы они подохли. А я дома прожил уже почти месяц, уже скучаю по простору.

Сказав это, он повернулся спиной к ней и ушёл. Она положила руку на дверь и стала смотреть ему вслед.

Вечером он и на самом деле рано вернулся домой. Она помогла стряхнуть воду с его дождевика и повесила его сушить на стену, приговаривая и жалуясь на продолжительные дожди. Она наполнила миску рисом и насыпала Кря, спрашивая: «Кря, не холодно ли тебе?» Селезень молчит, высоко выпрямляет шею, наклоняет голову и бросает на неё косой взгляд, как будто хочет сказать: смешная ты, я - селезень, селезню не бывает холодно, только хозяину холодно, почему не спрашиваешь у него?

После ужина она выставила на подносе стопку водки и подала несколько вяленных рыб, сказала ему:
- Хай, посиди выпей несколько глотков водки, себя согрей. Холодно и скучно от продолжительного дождя.
А сама отошла в сторону, села на гамак за шитьё. Днем она купила ему пару новых клетчатых шарфов, сейчас принялась перешивать края этих шарфов, при этом приговаривая:
- Сейчас плохо делают шарфы на продажу. Оверлок по краям не делают аккуратно, все нитки в швах выпадают.

Старик не сказал ничего, поднялся за рисом и насыпал ещё в миску Кря, зазывая: «Кря, иди поешь твой рис!». Но Кря к нему не подходит. Он, повиливая задом, чинно направился под кровать, где в котле бурно дымятся кокосовые волокна. Старик сидит перед стопкой водки, молчит в раздумии.

Женщина осторожно начала разговор с ним:
- Уважаемый Хай, когда ты намерен уехать?
- Через два-три дня. Поеду я в Кханьха, далеко, надолго.
Женщина опускает голову вниз, зубами перегрызла нитку, тем самым спрятала длинный выдох.
- Ут, слушай, я хочу сказать... У меня к тебя разговор есть.
Нитка у неё в пальцах спуталась. Она поднимает глаза на него:
- Что ты хочешь сказать, Хай?
- Сегодня утром я повстречал коллегу, который пригнал стаю со стороны колхозного поля. Я поинтересовался у него, и он рассказал, что группа жнецов из Аньбинь там работает.
- Ох, боже мой, что ты говоришь, Хай!
Старик сделал шаг, спустившись вниз, и бросил ещё пучок кокосового волокна в котёл. Сухие волокна бурно сгорели, и теперь умеренно тлеют.
- Его зовут Шинь, правильно ли помню, Ут? Да, Шинь там работает.
- Боже мой! – она в шоке уронила шарф из рук, коротко вскрикнула.
- Пассажирский пароход на колхозное поле завтра утром отходит в 5 часов, мимо нашего дома примерно в семь с половиной пройдёт. Ты постарайся сесть на этот пароход, а то на другой день вдруг, чего доброго, жнецы переедут работать в другое поле, трудно их снова будет отыскать. Так и решим, Ут.

Кря демонстративно выходит, вытянул шею и с высоко поднятой головой смотрит на лицо хозяина, которое становится размытым за пеленой дыма. Жгучий дым попал старику в глаза. За его спиной женщина сидит на гамаке с низко опущенной головой, как будто зубами перекусила спутанную, печальную нитку. Старик налил себя ещё порцию водки в стакан и загрустил.
- Хай, отчего ты решил таким образом поступить?
- Я знаю, что ты ещё любишь мужа. Иди туда, расспроси от начала до конца, почему он так поступил. Если ответ резонный, останься жить с ним. Ведь мы не можем знать, вдруг от какого-то скрытого горя он совершил такой поступок.
Она заплакала. Кря медленно подходит к своей миске и с наслаждением клюёт свой рис. Наверное, думает: «вы оба такие бедные, жалко мне вас. Горько быть человеком, мне лучше остаться селезнем». В эту ночь, свив свое гнездо вне дома, Кря слышал, как старик делает длинные выдохи... Ему так и надо.

На следующий день старик выгнал стаю на поле рано, когда всё вокруг ещё утопает в предрассветной темноте. Он постарался выгнать уток далеко-далеко, но всё же услышал шум мотора пассажирского парохода, который подошёл к какому-то причалу поблизости. Он сел прямо на межу, на шее старый шарф, на голове старая шляпа. Кричит: «Кря, иди сюда», но не смотрит, подходит ли его любимец. Кричит просто так, от нечего делать. Однако Кря является принципиальным селезнем. Он подбежал к хозяину, положил голову ему на колени, как будто хочет его успокоить. Но хозяин внезапно бросился гнать стаю уток назад. Он вспомнил, что забыл дома пачку сигарет, а хочется ему покурить. Добежав до сада, где растут акации с жёлтыми цветами, он сел на землю, а утки выбежали в пруд с водным шпинатом. Отсюда до его дома остаются всего три участка бананового сада. В его доме сейчас неизвестно, остаётся кто, или уже нет... Давай посидим тут, вдруг там нет никого... Просидев так довольно долго, он заговорил, как будто с самим собой.
- Дни через два-три уедем, ты согласен ли, Кря?
Селезень клювом легонько щипнул его щиколотку в знак согласия. Да, едем, так едем, что спрашиваешь.
- Ты устал от долгого странствия?
Селезень снова клювом легонько щипнул его пальцы на ноге. Да, устал я.
- Как думаешь, если я нарублю древесины, отремонтирую как следует дом, и мы с тобой останемся жить тут в новом доме? Навсегда?

На этот вопрос Кря больно клюнул его в голень и вытянул шею, чтобы близко посмотреть хозяину в глаза. Это ты так ждёшь её возвращения, что ли? Старик поднимает взгляд на высокие верхушки акаций и видит, что на них жёлтые цветы уже расцвели, нежные лепестки летают в воздухе и, вниз мягко падая, ложатся жёлтым ковром на землю. Правда ли, что стоит немножко повернуть голову назад, и старик также увидит, как редкий дым плавно поднимается по небу. Ветер, развевающий сухие банановые листья, издаёт звук, похожий на чьи-то шаги. Он оглянулся с тревогой в глазах. И я запечатлел его портрет в этом моменте.

Я сказал Кхоа:
- Таких людей, как этот старик, в наших краях много, Кхоа. Я и не должен был искать.
Кхоа посмотрел на меня и на портреты, как будто что-то понял. «Это ты о своем отце рассказываешь, правда?».
Аватара пользователя
tykva
Супермодератор
Сообщения: 203
Зарегистрирован: 17 мар 2017 14:46
Откуда: Ханой
Род занятий: Переводчик

Re: ТЕЧЁТ ВОДА, ПЛЫВУТ ОБЛАКА... Нгуен Нгок Ты. Рассказ - перевод Куинь Хыонг

Сообщение tykva »

ТЕЧЁТ ВОДА, ПЛЫВУТ ОБЛАКА...
Нгуен Нгок Ты

За день до отъезда на место назначения, как раз накануне нового учебного года, Зиеп возила мать на своём мопеде к дантисту. По пути домой вдруг почувствовала Зиеп на своей спине горячую каплю. Мать плачет, ей грустно. Шамкая от куска ваты во рту (или от того, что плачет, неизвестно), она сетует: «Не бросит ли учитель Ниен меня из-за того, что я старая?». Зиеп знает, что мать сказала не то, что у неё на уме. Зиеп знает, что плачет мать из-за того, что с завтрашнего дня начнётся долгая разлука с дочерью, ведь они обе, мать и дочь, глубоко, до самого дна сердца своего хорошо понимают, что Ниен не такой человек, чтобы придавать таким пустякам, как возраст, значение.

Мать старше Ниена на целых 8 лет. Когда у них начался роман, Ниену всего было тридцать три. У матери-портнихи своё ателье, которое расположено всего в нескольких десятках метров от ворот средней школы Хынгхай. Во всём провинциальном городке мать известна как лучшая портниха по пошиву аозай. На первом родительском собрании, впервые увидев учителя Ниена в порванной на плече рубашке, мать молча купила кусок хорошего материала и сшила учителю в подарок новую рубашку, тем самым желая завоевать его внимание и симпатию к своей дочке. После этого знакомства учитель часто заходил к ней в мастерскую для пошива одежды. Как-то мать у него поинтересовалась, любопытства ради, где же жена такая, которая позволяет мужу ходить на работу в школу в порванной рубашке. В ответ учитель, улыбаясь, говорит, что его жена-то пока ещё живет на воспитании у чужих людей, которых только в будущем он назовёт тестем и тёщей.

А когда Зиеп пришла домой со школы, мать спрашивает у дочери: Ниену уже тридцать с лишним лет, но ещё не женат он, тяжёлый ли у него характер. Зиеп отрицательно покачала головой: нет, мама, у него мягкий, хороший характер.

Зиеп сказала правду. С того дня, как он стал классным руководителем, в часы самостоятельных занятий в классе звучат пение, смех и веселье - всем радостно. Из школьников даже нашёлся парень, который сам вызвался учиться игре на гитаре, чтобы аккомпанировать пению других.

Ниен преподаёт литературу и сумел превратить этот трудный, нелюбимый учениками предмет в эмоциональный рай. Он ведёт уроки с эмоциональным голосом, с энтузиазмом, с чуть прищуренным глазом. Он объясняет ученикам, что этот глаз у него стал таким прищуренным ещё во время службы в армии, так как надо было прищуривать глаз при стрельбе, ведь без этого никак, в цель не попадёшь. Ученики смеются: не, непохоже, чтобы Вы служили в армии. Учитель тоже смеётся: ой, не думайте, офицеры даже не хотели его отпускать в оставку, но он настоял на своём, ушел из солдаты в учителя. Ученики считают Ниена лучшим учителем в школе, но директорат школы так не думает. Ниен слишком часто не выполняет план уроков, часто не может рассказать весь материал в положенное время.

Чуть выросши, Зиен заметила, что в жизни учителя Ниена случается много того, что нельзя было запланировать заранее, он делал всё спонтанно, в соответствии со своими эмоциями, или в соответствии с собственной волей. Однако Зиеп была крайне изумлена, когда узнала, что учитель и её мать любят друг друга. Эту любовь нельзя объяснить никакими причинами, нельзя высказать никакими словами все горячие и одновременно нежные чувства в душе каждого из них. С чего началась их любовь? С куска пластыря, принесённого им ей, когда он заметил у неё порезанный палец, или с горячего клубня маниоки, купленного ею ему у передвижного продавца завтраков у обочины? Или с родительского собрания, когда мать сидела одна в своём углу зала, такая одинокая в красивой, дорогой одежде, но на лице нескрываемая грусть и пустота, как будто свалилась на Землю с неизвестной далёкой планеты? Мать просит у Зиеп прощения. А Зиеп тогда, собравшись с силами, с трудом говорит матери: ничего, мама, была бы я на твоем месте, я тоже полюбила бы Ниена. Он такой ведь славный.

Зиеп мать простила. Но её отец не может свою жену простить. Он не скандалил, не поднимал голос или кулаки. Он врач - интеллигентный человек. Он мягко и в тишине да в мире разрешил дело по-своему. Он приходил в школу (как человек, который до безумия любит свою жену) и при встрече с каждым, пусть даже учеником, умолял: «Прошу, скажи Ниену, чтобы он вернул мою жену, прошу милости, прошу!». Его слова распространяются быстро, как след масла по воде, и в тишине да в мире дошли до руководителей учителя Ниена, сначала в директорате школы, где Ниен преподаёт, потом в гороно, а затем в провинциальном департаменте Народного образования. Учитель Вен, директор школы, был товарищем по оружию Ниена, очень жалел коллегу, но делать ему оставалось ничего, кроме как уволить Ниена с работы.

И настало время, когда мать Зиеп ушла из дома. Она ушла с лёгоньким, потому что пустым, чемоданом. Уходя, она могла бы унести больше, но только уходя с пустыми руками она может смыть несправедливость людской болтовни и сарказма, что молодой учитель любит только её деньги. Зиеп втайне задавала себе вопрос: любить - значит жертвовать многим, так почему же, зачем взрослые влюбляются и любят друг друга?

Влюблённые свили гнездо вдалеке от дома, где живет Зиеп, который отделяет мост, и за мостом много ещё извилистых дорог. Зиеп ходила к ним в гости и чувствует в том доме родную теплоту, как будто это её собственный дом. Раньше ведь Зиеп тоже не раз ходила к учителю в гости и знала наизусть каждые книги на полке, каждые дыры на шторах. В доме у учителя царил беспорядок, и полно красок. Цвет обоев, цвет самодельных декоративных рамок, вырезанных руками учителя, цвет на красочных настенных календарях, где горы, водопады и облака. В них жизнь содержится и кипит. И их наличие отличает дом учителя от дома, где живет Зиеп с отцом, где все стены белые, чистые. Отец сердится, если Зиеп наклеивает на них афиши с фотографиями артистов или певцов. В том доме все должны смотреть те киноленты, слушать ту музыку, как хочет отец.

Каждый день отец собственноручно моет овощи, и, даже если мать уже помыла, то отец обязательно заново моет. Зиеп подозревает, что любовь её родителей угасла именно из-за таких мелочей (например, раз отец не доверяет матери в мытье овощей, он ей не верит). Отец отказывается от еды в уличных забегаловках, отказывается есть жареные бананы и печёную картошку на обочине, говорит, что такая еда негигиенична. Отец велит матери шесть раз в неделю варить тыквенный суп для Зиеп с верой, что такая диета поможет Зиеп стать умной, поможет ей хорошо учиться в школе и в будущем поможет ей стать таким же известным медиком, как он сам.

Но Зиеп хочет стать только учительницей. Такой, которая не даст угаснуть своей любви к непослушным, непоседливым ученикам, никогда не забывая свою заветную мечту из-за любых званий или побед в конкурсах. Такой же, как её учитель Ниен.

Однажды, зашедши к матери в гости, Зиеп указала на угол, где у учителя стоит гитара возле книжной полки, сказала: «Учитель, ведь мне нужно всего лишь этот угол, где ночью буду спать, а днём буду заниматься». Учитель Ниен с матерью смотрят на неё со слезами на глазах. Но Зиеп подождала, пока отец не привёл в дом новую женщину. Когда появилась в доме подруга отца, Зиеп из дома ушла. Отец её уходу не препятствовал, только усмехнулся сухо, холодно, с горечью и ненавистью. От его ухмылки Зиеп почувствовала себя предателем, как должен чувствовать себя отрицательный персонаж в мыльной опере.

Теперь, когда старая история постепенно забылась, люди перестали распространять сплетни, мать открыла новое ателье, куда возвратились её старые клиенты. Учитель Ниен был так привязан к своим ученикам, что арендовал площадь для книжного магазина напротив входа в школу, где раньше преподавал. Отец Зиеп повторно женился, и у них появился малыш. Окончив университет, Зиеп зашла к нему в гости и увидела, как отец стирает маленькому брату подгузники. За всё время, пока Зиеп была в гостях, отец ей только один вопрос задал: «После университета где ты запланировала работать?». Зиеп на этот вопрос отцу сказала, что не знает и не планирует, она ждёт назначения, возможно, получит место по назначению в каком-нибудь уездном центре или какой-нибудь деревне, возможно, там бедно и грустно жить людям.

Мать сказала, что найдёт способ оставить Зиеп в городе, ведь у учителя Ниена много знакомых, работающих в сфере образования, например, тот самый учитель Вен, который получил повышение и сейчас работает заместителем начальника гороно. Зиеп в замешательстве не знает, согласится с матерью или откажется. Мать вздохнула, посреди ночи пожаловалась учителю Ниену: «Должно быть, я очень скоро состарюсь, Ниен. Грущу я из-за дочери».

Правда, есть из-за чего грустить. Работа ещё не определена, в личных любовных делах у Зиеп тоже сплошная путаница. Последний парень, который за ней ухаживал, уже полгода не приходил в гости. Новый ещё не появился. Мать вспоминает имена парней, что ухаживали за дочерью. Туан, Лонг, Фат, Шанг..., все симпатичные, но где они теперь, кто знает? Зиеп смеётся: вот этих-то я и не любила. Мать сердится: «Не их любила, а кого тогда ты любишь?». Поговорив с матерью в ту ветреную ночь, Зиеп тоже себе задавала этот самый вопрос, а когда нашла ответ, вдруг почувствовала, как холодные ветры у неё в душе забушевали, как при морских тропических штормах.

На другой день утром Зиеп впервые назвала учителя Ниена папой, с трудом выдавив это слово изо рта. Матери с учителем такое её «папа» резануло уши, оба засмеялись. Зиеп тоже вздрогнула. Вот, оказывается, такое уважительное обращение к нему не имеет никакого значения. Она решила назвать отчима «папой» и уже назвала, но все же любит его, и любовь эта молча, в тайне от неё самой, растёт с каких пор, она даже и не подозревала. Неудивительно, что она так скучает по нему, когда отлучается из дома (сама думает, что это просто тоска по дому), неудивительно, что своих парней часто сравнивает с ним (сама думает, это сравнение происходит потому, что она его уважает)... Теперь она на самом деле не знает, как его забыть. Ситуация стала слишком опасная, ведь в народе часто говорят, что любовь и пьянство не скроешь от чужих глаз.

Зиеп втайне подготовила себе дальнюю поездку. Мать ничего не подозревает, поэтому сходила на рынок, купил два килограмма вяленой рыбы и мягко сказала Ниену: «Ниен, отвези мою дочь к твоему товарищу Вену поговорить с ним, попроси его помочь дочке устроиться на выгодном месте работы. Вот для него у меня есть этот маленький подарок...». Потом мать проводила их двоих из двора. Зиеп села на заднее сидение на мотоцикл за спиной Ниена, и они поехали, Зиеп оглядываясь назад и видя, что мать всё ещё в замешательстве стоит у ворот, как будто боясь, что муж и дочь поедут не в ту сторону, или хуже того, украдкой вернутся домой.

Зиеп сидела на заднем сидении за учителем (как и много раз прежде она так же сидела за ним, чтобы съездить куда-нибудь по просьбе матери, купить пуговицы, нитки или особый клей для шитья), а на душе у неё было странно сладко. Хочется ей заплакать, уткнувшись лицом в его спину, обеими руками обнять его за талию. Учитель Ниен вёл мотоцикл по улицам, и каждый раз, встречая красный свет на перекрёстке, он поворачивал направо. Зиеп в тайне от него посмеивается, она ведь знает, что дом учителя Вен расположен не так далеко. А мотоцикл, как нарочно, как будто понимает думы хозяина, тарахтит, временами выбрасывая из-под себя клубы чёрного дыма.

Учитель сказал: «Ой, упаси бог, должно быть вода попала в бензобак». Но мотор, как ни странно, все ещё не полностью заглох, кряхтя, но работает. К счастью, когда они наконец доехали до дома учителя Вена, как раз начался сильный дождь, и они оба, учитель Ниен и Зиеп, были вне себя от радости, восклицая: «Дождь! Дождь идёт!», и разом побежали в кофейню напротив, чтобы не промокнуть. Зиеп вытряхнула воду из своих волос и платья, смеясь, думает о том, что, наверное, на этом свете ещё не встречалось таких людей, которые так рады были бы дождю. Учитель Ниен заказал две чашки чая, сел рядом с Зиеп на лавочке, и они начали наслаждаться видом улицы под дождём, наслаждаться видом через улицу на тёмный, затихший дом учителя Вен за высоким забором, и прислушивались к вибрациям в своих сердцах.

Этот дом расположен от кафе, где они сидят, прячась от дождя, на расстоянии всего ширины одной улицы, однако переход через эту улицу им кажется серьёзен, как переправа через океан. Учитель Ниен, после того как отстранён был от преподавания в средней школе Хынгхай, поддерживает связь с учителем Вен, часто ходит к нему в гости. И тот, который имеет высокий пост в своей карьере, завидует тому, кто продает книги и тетради в розницу у входа в школу. Торговля идёт у Ниена неважно, так как он очень часто просто так бесплатно даёт ученикам интересные книги, или шариковую ручку. Учитель Вен говорит: «На этом белом свете мало тех, кто может, как ты, совершать такие громкие дела. Вспомни, учился ты в пединституте хорошо, вдруг отказался от учёбы и добровольно ушёл на фронт. В армии тебе тоже было тепло, и вдруг бросил карьеру офицера и напросился в учителя. А как учитель, вдруг ради любви всё бросил, а любовь-то она такая...». Смеётся Ниен: «Так я и поплатился сполна, не в шутку». Жена учителя Вена тоже уважает закадычного друга мужа, сказала ему: «Мой муж тобой восхищается, он часто говорит, что только сейчас, на довольно высоком посте сидя, он узнал, что трудно подружиться с новыми знакомыми. Всё время надо думать о том, что они на уме держат, о чём скоро попросят. Только Ниен один такой, ничего не просит». Из-за этих её слов сейчас Ниен и не знает, как начать разговор с Веном о трудоустройстве дочери жены.

Зиеп знает, что противоречивые думы терзают учителя Ниена. Она ничего не говорит, просто сидит и молча смотрит на поседевшие, жёсткие, стоящие дыбом волосы на его голове. Прежде каждый раз, когда видела, что волосы у учителя чуть-чуть отросли, Зиеп напоминала ему, что надо подстричься, чтобы не выглядел он как старик, а учитель на её слова только улыбался и говорил: «Нет, как выросли, так и выросли, мне кажется, всё в порядке». Постепенно она поняла, что это он нарочно делает свою внешность неряшливой, чтобы выглядеть наравне с матерью, чтобы она не грустила, не чувствовала себя виноватой в том, что старше мужа. Учитель тонко следил и за обращениями в семье. Парни, которые ухаживали за Зиеп, после посещения их дома в один голос повторяли: «У тебя в доме нет иерархии, такой беспорядок в обращении». Все ведь сразу замечает, что Ниен и её мать обращаются друг к другу по имени, это больше похоже на друзей, нежели на мужа и жену, а Зиеп обращается к нему по настроению, иногда «отчим», а иногда «старший брат».

Тем больше Зиеп вспоминает, чем больше болит её сердце. Дом у неё похож на рай, но она должна покинуть этот рай и уйти далеко-далеко. На улице всё ещё идет дождь, и вода бурными потоками течёт в канализацию. Ниен сказал, что дождь слишком сильный. Зиеп засмеялась: да, да, дождь сильный. Ниен спросил: или, может быть, всё-таки мы с тобой зайдём ненадолго повидаться с учителем Веном. Зиеп на это предложение решительно покачала головой: нет, не нужно, папа!

Зиеп не может с пакетом вяленой рыбы перейти улицу и перешагнуть порог дома учителя Вена. Хочешь не хочешь, после этого, сразу по дороге домой, образ учителя Ниена в её сердце не сможет сохраниться таким совершенным, как сейчас. Потеря может быть минимальной, ничтожной, как мимолётное дыхание, лёгкой, как секундное чувство, но он будет выглядеть немножко более смущённым, растерянным, немножко более низким. А она хочет сохранить для себя образ прекрасного совершенного человека, всегда тёплого, уравновешенного, расслабленного, полного мужества и честного сердцем. На случай, если в будущем возникнет трудная ситуация, у Зиеп все ещё будет учитель Ниен, на которого она сможет опереться, встать и идти дальше. Если нужно уехать далеко, чтобы сохранить хорошие впечатления о человеке нетронутыми, это того стоит.

По дороге домой дождь непрерывно льётся. У Зиеп, наконец, появилась возможность уткнуться лицом в его спину и плакать вдоволь. О боже, так реально хорошо плакать за такой широкой и тёплой спиной. Мать счастлива, ведь ей удалось найти такое счастье.

Возвратившись домой, Зиеп, обняв мать за плечи, сказала ей: «Когда будешь готовить вечеринку, чтобы проводить меня на место назначения, сделай из этой вяленой рыбы салат с кислым манго. Я люблю это блюдо. Там, где я буду преподавать, может быть грустно и бедно, может быть слишком далеко, может быть, там ученики чумазые да непослушные, но я не буду против. Хорошая песня ведь есть, где строчки «Если каждый для себя выбирает только лучшую, лёгкую работу, то кто выполнит тяжёлую?». Выслушав эти слова, мать заплакала, повернулась к учителю Ниену и сказала грустным-грустным голосом, по которому трудно судить, это похвала или жалоба: «Вот ты только посмотри, дочь не твоя, но отчего же она так похожа на тебя характером, Ниен. Сделает то, что вздумается».

Нет, мама, до того, как поступила так, как хочется, Зиеп уже хорошо обдумала всё. И если оглянуться вокруг, то никто не может жить так, как течёт вода или плывут облака. Все должны, взвешивая каждый поступок, сделать выбор и оплатить цену своего выбора.
Аватара пользователя
tykva
Супермодератор
Сообщения: 203
Зарегистрирован: 17 мар 2017 14:46
Откуда: Ханой
Род занятий: Переводчик

Дождливые лунные ночи. Нгуен Нгок Ты. Рассказ - перевод Куинь Хыонг

Сообщение tykva »

Дождливые лунные ночи
Рассказ *
Нгуен Нгок Ты

Шань и Ньем ровесники, постригли их в один день. Когда новоиспечённые монахи неуклюже надевали на себя одеяние, Шань неожиданно протянул руки и пощупал Ньема между ногами, и радостно хихикнул: «Крошечный. Назови меня старшим!».

Ньем покраснел, кивнул, потому что почувствовал, что Шань был мудрее, свирепее и старше. Такие круглые сироты, как Шань, всегда быстрее взрослеют. Его отец, забравшийся на сахарный кокос за соком, упал головой вниз насмерть. Год спустя его мать при перевозке контрабандного товара через границу утонула в пограничной реке. Таким образом, в своей короткой жизни он дважды провожал своих родных утром на работу, а вечером встречал их домой уже мёртвыми, на носилках.

Шань жил с дядей. Семья была бедная, тётя раздавала еду сначала своим родным детям. До Шаня доходило только то, что оставалось – подгоревший рис на дне горшка и жидкий соус из тушеной рыбы. Шань пошёл в пагоду служить Будде, чтобы спасти свою жизнь, ведь, как говорится, он должен сделать выбор между постоянным голодом и воздержанием от еды во вторую половину дня.

У меня нет родителей, чтобы практиковать сыновнюю почтительность, - прямо сказал Шань. Во второй половине дня, когда голод мучает, бывает, Ньем звал Шаня, соблазняя его тайком что-нибудь поесть, но Шань всегда отказывается: «Я должен соблюдать обеты, чтобы отплатить за то, что и в утро, и в полдень Будда дал мне еду до сыта». И, бросив Ньема одного в мучительном голоде, Шань ложился спать, громко храпя. Бороться с голодом посредством сна также является привычкой Шаня с десятилетнего возраста.

Ньем, наоборот, думает, что никогда не может привыкнуть к голоду вечерами, когда время ужина приближается. Когда посетители начинают заходить в ресторан напротив, через дорогу. Ветер с моря приносит запах еды, что вертится над головой Ньема и душит его, как будто это не запах, а верёвка c петлёй. Старый забор, местами краска уже полиняла, и ворота, на которых тут и там кирпичей не хватает, не могут остановить запах подгоревшего на горячей сковородке чеснока. Шань, видя как Ньем слюны пускает при этом запахе, издевательским голосом спрашивает Ньема: «Сможешь ли остаться в пагодe на год, а?».

Однако Ньем живёт в пагоде уже третий год. За это время он уже успокоился, забыл мирские соблазны, которые ветер приносит вечерами. Однако это достаточное время, чтобы рестораны и бары выросли и задушили пагоду в своём окружении. Молодые монахи изменили дорогу, по которой ходят получать милостыню с населения. Молодые монахи уже не ходят по асфальтированной дороге вдоль песчанного пляжа, под молчаливыми сахарными кокосами, ведь деревни уже убрались далеко за поля, притиснулись у подножья Жабьей горы. А еда, которую преподносят местные жители, не имеет запаха, несущегося от придорожных ресторанов.

Так что иногда, получив милостыню, молодые монахи поворачиваются к асфальтированной дороге, которая уже начинает греться на солнышке, чтобы насладиться запахами незнакомых блюд. Девушки в откровенных костюмах лениво высовываются, чтобы посмотреть на них двоих и начинают шутливо подразнивать молодых монахов: «Милые, так тяжело быть монахом, гораздо лучше уйти домой и обнять меня...». Ньем склонил голову и поспешно пошёл прочь, его ноги переплетаются. Шань неторопливо шёл позади, в глазах не скрывая насмешки: «Если ты не можешь этого вынести, вернись домой, Ньем».

В последний раз, когда Ньем пришёл домой навестить родителей, мать сказала то же самое, сложив руки для поклона перед ним во дворе: «Пожалуйста, вернись домой, прошло три года…». Голос у неё, такой тонкий и тихий, совсем затих, когда вышел отец. Отец хотел, чтобы сын дослужил хотя бы до младшего монашеского звания, хотел, чтобы его уважали в деревне, ведь такого уважения, несмотря на большое количество буйволов и обширных полей, отец Ньема не может приобрести. Он должен возложить свою надежду на Ньема.

- На Тхи ещё не возвратилась, - говорит отец.

Отец знал, как заставить Ньема добровольно остаться в пагоде и продолжать изучать священные писания. На Тхи ещё не вернулась. Она согласилась переехать жить у тети А Фо, помогая ей продавать одежду в её ателье, когда Ньем прожил в пагоде более года. В последний раз, когда встретились у веранды дома Ньема, она ногой потопталась в траве, а руками в замешательстве погладила свои кудрявые волосы: «Скучаю по тебе, Ньем. Одной, без тебя мне тут грустно. Скучаю, когда прихожу в твой дом без тебя. Так что ухожу жить у тёти, помогу ей. Вернусь, когда ты закончишь службу Будде и вернёшься в мирскую жизнь». Её пальцы, такие горячие, тонко дрожали, когда они скрепили обещание рукопожатием. После этой встречи Ньем собрал свои пожитки и уехал в пагоду, и ни разу больше не видел На Тхи. Когда он был в родной деревне, мать На Тхи издалека сняла коническую шляпу и поклонилась на расстоянии. С её слов Ньем узнал, что На Тхи также погостила у родителей, и поинтересовалась, как поживает молодой монах **.

Пока Ньем ждёт возвращения На Тхи, возможно, На Тхи тоже о нём думает и ждёт его. Эта мысль, что он держит в голове, мешает ему читать молитвы на санскрите, заставляя их соскользнуть с его губ и уплыть прочь из его памяти. Почтенный бонза грустит. Старшие монахи уже покинули пагоду, вошли в мирскую жизнь, в пагоде остаются только трое – сам почтенный бонза, Ньем и Шань. Двое новичков с трудом продолжают бороться с самыми элементарными учениями, поэтому бонза остаётся одиноким, наедине со своими глубокими и обширными знаниями Дхармы Будды, с томами священных писаний. Он уже потерял надежду на молодых – один убеждённый атеист, который в пагоде оказался во избежание голодной смерти и отчуждения людей, другой всё смотрит на мирскую жизнь за воротами пагоды.

Территория пагоды обширная, рабочих рук мало, зато много опавших листьев и много травы. В течение трёх месяцев летнего ретрита молодые монахи, казалось, успевали только читать сутры и пропалывать сорняки. Трава росла так быстро и так интенсивно, что спереди себя как только покосили, так сзади уже покрылось зелёными ростками. Можно подумать, стоит месяц не трогать траву, так высотой с человеческий рост обросло бы высокий главный зал. Каждый раз, когда наклоняет голову, чтобы выдуть огонь в стог сена, Шань про себя бормочет, как он ненавидит дождливую погоду.

Ньем тоже не любит дождь. Всё время с церемонии начала лета до его окончания идут только продолжительные проливные дожди. Молодые монахи слонялись по пагоде, погружались в чтение надоедливых страниц сутры, и скучают. Шань старается научиться делать мозаики из стекла, поэтому попросил у почтенного бонзы деньги на материалы, и усердно возится с ними. В такие часы Ньем по-настоящему одинок, ведь Шань о нём начисто забывает. Шань старается нарисовать портрет своих покойных родителей. И уже несколько раз Шань бессильно выбрасывает кисти, рисуя своих родителей, непринужденно сидящих в просторном кирпичном доме. Его мучило, что это был не портрет его родителей, совсем на них не похоже, весь дом, вся одежда на них свежая, без единой мятой складки. В конце концов, он бросил работу незаконченной, потому что в его памяти стёрлись черты родных лиц. Осознание этого приводит его в отчаяние.

Шань часто предлагает Ньему принести кирку, чтобы почистить землю в саду возле заднего забора, откуда видны поля у подножия горы, под зелёными деревьями лежат небольшие крестьянские дома, дым тонкими голубыми нитями поднимается с крыш, стелется сквозь листву и исчезает в небе. По полям вдоль маленьких извилистых тропинок растут сахарные кокосы, как одинокие штрихи на его картине, которые жирные вначале, но истончаются где-то там на горизонте и исчезают в конце поля зрения.

На дороге под вечерней луной буйволы закрутили хвостами, чтобы отпугнуть зелёных мух размером с кончики человеческих пальцев, которые жадно следуют за ними. Увидев Шаня, цепляющегося за забор и смотрящего на дома вдали, Ньем спросил: «По дому тоскуешь?». Отведя взгляд от деревни, которая дремала под мелким дождём, повернувшись к Ньему, Шань проворчал: «Дома у меня нет, нет места для воспоминаний».

Ньем боится Шаня. Тот может быть очень нежным и добрым, но вдруг Ньем нечаянно ляпнет что-нибудь, что напоминает Шаню о его печальном детстве, и тот сразу злится. Только откуда Ньем может знать, что грустно для Шаня, а что нет? Поэтому они между собой часто ссорились из-за пустяков, например, Ньем от нечего делать взял в руки колотушки из кокосовых скорлуп, начал стучать мелодию «Дрозды распевают в саду», однако успел только простучать несколько начальных нот, как Шань поднялся да пнул его ногой так, что кокосовые скорлупы разлетелись в разные стороны. Ньем ведь не мог знать, что в тот вечер, когда несли мёртвое тело отца Шаня на носилках из поля домой, владелец сахарного цеха сидел и равнодушно стучал колотушками, спел до конца песню про дроздов, и только тогда спокойно встал с места с вопросом: «Что, умер? Ладно, все долги списаны».

Вечерами Шань сидит перед главным залом, спокойно наблюдая за падающими листьями, а почтенный бонза вздыхает, возможно, бонза разочарован тем, что пагода не смогла залечить раны в сердце молодого монаха, а также беспомощен перед лицом ранимого и ранящего общества, где за воротами пагоды моральные ценности совсем запятнаны.

Там, за пределом пагоды, также есть люди, которые тоже ненавидят дождь. Туристы из-за дождя совсем не приезжают. Влажные ветры с моря дуют вдоль улицы, где стоят в ряд пустые рестораны, лавки и пивные бары. Девушки больше не шастают по улицам. Они все сидят по домам, занимаются маникюром, педикюром и наводят красоту. И исчезают каждый раз, когда появляется женщина-процентщица. Та, с килограммовым макияжем на лице и килограммовыми золотыми браслетами на руках, стоит перед рестораном, зовёт девушек по именам. При каждом её движении браслеты звонко позвякивают.

Благодаря этому позвякиванию и манере коротышки идти, переваливаясь вправо-влево, должницы всегда обнаруживают её приближение издалека и исчезают. Одна из девушек зашла в пагоду однажды, когда приближалось позвякивание золотых браслетов. Побледнев, она торопливо подошла к террасе главного зала, сказав: «Дай мне посидеть немного, зашла я навестить». Но её лицо казалось беспокойным, напрягшись, когда фигура процентщицы показалась у ворот и прошла мимо. Шань с нескрываемым сарказмом в голосе сказал: «Что ты навещаешь, если тебе нужно спрятаться от долга, найди где-нибудь другое место, а здесь пагода, место монахов». Она тут же огрызнулась, тихим, но твёрдым голосом:

- Вау, пагода ведь место сострадания, отчего же я не могу войти. Да, я бегаю от долгов. Вот ты... дай мне денег, и я больше не приду сюда после уплаты долга.

С такими словами она ладонью потёрла свою попку, показав желание встать, однако до них ещё доносятся позвякивания золотых украшений за стеной. Девушка смотрит на Шаня, нашедши повод продлить время: «Это пагода не тебе принадлежит ведь, поэтому я тебя не боюсь». И продолжает сидеть на месте, нарочно демонстрируя дерзость.

Через несколько дней она пришла снова. Она нашла себе безопасное убежище, куда всякая ругань не доходила или только доносилась вслед, совсем слабо. Пагоды, на самом деле, возможно, и не являются для всех священным местом, но всегда являются источником духовной силы всей народности. Все это знают. Общеизвестный факт, бывают такие бедные деревни, что жилым домам то и дело не хватает даже стены, а пагоды всегда остаются богато, блестяще декорированы.

Вот почему Ньем здесь оказался, ведь его отец хотел, чтобы он стал блестящим человеком. Вот почему Шань здесь, ведь тут под этим блеском он никогда не останется голодным. Вот почему Трава здесь, ведь сообщество людей в местной деревне готово своей кровью сохранить блеск в их мире веры.

Монахи больше не могли найти причину, чтобы объяснить её частые приходы в свою пагоду. Ей не нравится никто из монахов, судя по её пренебрежительному тону разговора и наглой манере поведения. Однако почтенный бонза всегда чувствует беспокойство при её виде, он старается найти работу молодым монахам, каждый раз когда она в пагоду заходит. И за три летних месяца того года, когда молодым монахам было по семнадцать лет, они сделали большое количество работы. Починили кровлю жилого помещения, покрасили некоторые детали в главном зале, перерыли огород, готовясь к осеннему посеву капусты, подметали падавшие листья во дворе и в саду. Трава терпеливо ходила за ними, задавала им такие глупые вопросы, как, например, почему не спилили деревья в саду, чтобы листья не падали, ведь тогда не должны были бы подметать? Или, почему фон на той картине не голубой, а жёлтый? Почему фундамент главного зала так высоко построен? Её вопросы иногда заставляют самого почтенного бонзу смеяться, и он ей говорит: «Мы от работы не устаём, мы устаём от твоих вопросов». Она поёжилась и улыбнулась. В эти минуты Ньему кажется, что если снять толстые слои макияжа с её лица, это лицо станет чистым, свежим и добрым, как лицо его младшей сестры.

Вероятно, ей столько же лет, шестнадцать или меньше. На вопрос Шаня, сколько ей лет, она коротко ответила: «Если тебе делать нечего, иди читать сутры, зачем тебе знать мои личные дела?». Шаню ничего не остаётся, кроме как подбить Ньема спросить девушку, чтобы узнать её имя, и откуда она родом. Шань говорит Ньему: «Она ненавидит меня, потому что прошлый раз я её выгонял из пагоды...».
Но Ньему тоже не повезло больше. В ответ она саркастически указала на двор:
- Трава.

В пагоде приняли это слово как её личное имя. Траве семнадцать, ровесница На Тхи. Приехала издалека, как и положено, неизвестно откуда. Почтенный бонза говорит, все девушки в этой сфере лишь меняются местами работы между собой. Они занимаются развлечением мужчин и создают печальные потоки переселения. Неизвестно почему, но каждый раз, когда видит, как Трава старается потянуть вниз коротенький топ, чтобы прикрыть свою полуголую спину, Ньем вспоминает о своей На Тхи.

Память о На Тхи и печаль по ней неумолимо слабеют. И Ньем очень сожалеет об этом. После церемонии начала лета пошли сильные дожди. Но молодые монахи не пропустили ни одного сбора милостыни, даже в дождь. Ради получения еды от местных жителей, казалось, они ходили исключительно по знакомым им по памяти местам, деревьям и каменным заборам. За три летних месяца многое вдруг круто изменилось в пагоде. Шутки бездельных девушек становятся всё более и более злоумышленными. Однажды, когда молодые монахи прошли ресторан «Деревенская грация», незнакомая полногубая девушка положила в их чашку немного еды. Но монахи не успели пройти и несколько шагов, Трава бросилась к ним, вырвала из их рук чашку и вытряхнула эту еду на землю. Она со злостью в голосе спросила:

- Это блюдо из змеи. Ты что, хочешь нарушить заповеди монаха?

Девушки хихикают, хлопая друг другу по спине. Шань уставился на Траву, в его взгляде светятся благодарность и нежность. Ньем же, дошедши до пагодных ворот, все ещё остаётся в замешательстве. Он боится. Те, у которых нет веры, готовы на любые надругательства и богохульства.

Однако Шаню нравится ходить по той дороге, где обочины гнутся под тяжестью ресторанов, пивных и лавок, поэтому каждый день он тянул Ньема с собой туда. Каждый день молодые монахи видят, как Трава с явно выраженной апатией сидит у барной стойки, её мимика, уголки губ, руки... всё в отдельности на её теле распущено, растянуто, всё вызывает ощущение, что её части отдаляются друг от друга и уплывают... Даже улыбка при виде молодых монахов так же бесцельно блуждает на её лице. Но однажды путь по милостыне у монахов неожиданно изменился, Шань больше туда, по асфальтированной дороге, не пошёл ни разу после того, как среди бела дня, при ярком до иллюзии дыма свете летнего солнца, увидел Траву среди толпы мужчин, собирающуюся сесть к ним в машину. Шань смотрел на неё, не отрывая глаз, а его ноги продолжали мерные шаги отмерять, и молодой монах увидел, как Трава смотрит ему вслед, слегка покачиваясь.

Трава меньше заходила в пагоду, потому что начался сухой сезон, дожди уже поредели, приехавшие отдыхать на море гости начинают возвращаться в бар. Вечерами, убирая сухие лозы люфы на заборе, молодые монахи разочарованно вздыхали каждый раз, когда взглядывали на ворота, чтобы посмотреть, кто там к ним навестить зашёл.

В последний день лета жители деревни собрались во дворе пагоды, совершают церемонию поклонения луне и прошения богатого урожая. Трава к молодым монахам зашла, когда уже было давно за полночь. Трудно описать радость Ньема при её приходе, он даже задал себе вопрос, был бы ли он так же счастлив, если вместо Травы пришла бы его долгожданная На Тхи.

Шань не показал ни малейшего чувства, равнодушно держал травинку на губах, и спросил как бы нехотя: «Что дома не сидишь, принимая там мужиков с деньгами». Трава засмеялась и отошла к Ньему, смотрит, как почтенной бонза согласно обычаю даёт маленьким детям в рот щепотку молодого риса, при этом спрашивая их пожелания о следующем урожае. Когда был маленьким, Ньем так же ел молодой рис с рук монахов на церемонии поклонения луне, а когда монах погладил его по спине и спросил, чего хотел бы он в этом году, он почти заплакал и ответил: «Хочу пипи, сейчас хочу пипи...». В том году осень выдалась длинной и жаркой, рисовые поля лежали высохшими под палящим солнцем, лук не дал луковиц, и вся деревня обвиняла Ньема за его нелепый ответ монаху ***.

Сейчас дети, которые получили молодой рис с его руки, послушно ответили, что хотят рис, хотят больше риса. Ответ Ньему показался смешным, так как знает по себе – дети скорее хотят новые игрушки или красивую одежду, им не до риса. Этот ответ, наверное, родители заставили выучить наизусть, ведь родители тоже заставляли Ньема так сказать. Наверное, ныне дети пошли умнее, или им просто повезло, не захотели сходить по нужде во время церемонии, как он сам тогда.

Именно в этот момент холодная капля росы с листьев упала прямо ему на лоб, и он вздрогнул и очнулся от своих воспоминания о детстве. Он заметил, что Трава уже исчезла со двора.

Неизвестно, когда Шань тихо утащил её в дальний уголок двора за жилые помещения, где на крыше заброшенного курятника густо извиваются лианы с голубыми цветами. Воспоминания о прошлом, ревность, жалость и гордость в сердце Шаня сводят его с ума. Трава только слегка улыбнулась, молча последовала за ним, на её лице нет ни малейшего признака удивления. Или она этого долго ждала, поэтому лишь тяжело дышала, как небольшая волна прошла в груди, когда руки Шаня стиснули её, и его губы начали с жадностью пить из её тела. Паренёк пережил голод, но никогда не переставал жить, как дикая трава в дождливые лунные ночи.

Ньем нашёл их там, и увидел только Шаня, который стоял напротив стены. Его монашеское одеяние полностью покрывает тело Травы, видно только её ноги и лицо. Всё остальное у неё уже растворилось и исчезло. Лунный свет неясно освещает страстную пару. Ньем замер, и в его глаза нахлынула ярость, его кончики пальцев похолодели и окаменели, он бросился в главный зал, где почтенный бонза тихо читает молитвы за душевное спокойствие.

На следующий день Шань покинул пагоду после полудня, его уход не сопровождался ни единой церемонией возвращения в мирскую жизнь. Проходя мимо бара, Шань остановился. Долго ждал, пока не вышла равнодушная Трава. Он поспешно к ней подбежал, пожал ей руку с просьбой:
- ...Со мной пойдёшь?!
Но она холодно отряхнулась от его руки с вопросом:
- С тобой... и чем будем жить?
Он не знает ответа. Даже сейчас, куда пойдет, он не знает. Возможно, наняться в косари ли, в наёмные поденщики ли, работать в отдалённых местах, копать землю, лазить по сахарным кокосам добывать сок, или заниматься передвижной продажей портретов святых.

Шань подавил своё разочарование, сглотнул и отвернулся, уходит. Девочки в баре высунули из окон головы, смотрели на его спину, сутулую, как будто согнутую под невыносимой ношей, смотрели ему вслед с жалобными воплями.
- О боже, не уходи, раз уходишь, мы должны выплатить проигрыш той проклятой девке, что соблазнила тебя. О боже, знали бы мы, что тебя так легко соблазнить, то не спорили бы с ней...

Услышав такое, Шань остолбенел на несколько секунд и побежал. Почувствовал он, что дыхание его покидает, он умрёт, умрёт от наказания от Шакьямуни за измену, за неблагодарность ещё до того, как умрёт от голода.

Последние сезонные ветры повсюду разглашают вести о выигрыше девушки в баре. Женщина-процентщица собрала старый долг, с большим удовлетворением зашла в пагоду и победоносно сказала почтенному бонзе: «Вот так скоро и не станет ни одного человека, остается только ему наподобие...», и, бросив взгляд в сторону молодого монаха, подметавшего листья посреди пустого, безлюдного двора пагоды, добавила : «К счастью, вот молодой монах Ньем прилежно практикует ваши наставления...».

Ньем подслушал этот разговор, усмехнулся с раздирающей душу грустью. Отчего же уходит Шань, а не он? Отчего же Трава, та девушка выбрала Шаня, а не его? В просторе под небом долго висят эти вопросы, а небо просто высокое и голубое.


* Это рассказ о людях кхмерах. У них мужчины должны служить Будде несколько лет до женитьбы. Такой у них обычай.

** У кхмеров такой обычай, что женщина сама выбирает себе в мужья мужчину. После свадьбы муж переезжает жить в дом жены. У них сильный матриархат. Поэтому Ньем надеется, что девушка На Тхи его в мужья возьмёт.

*** У нас в деревне есть такой же обычай «пытка хлебного дерева» - малыш забирается на ветку, взрослые пестом стучат по стволу дерева с вопросом, сколько плодов в этом году даёшь, какого размера плоды и т.п., и малыш отвечает, говорит, что ему в голову пришло. Рассказывают, как один такой на дереве ляпнул, что даст штук сто плодов размером с яйца у малыша. Так и вышло. В том году по всей деревне был неурожай хлебного дерева.

(Примечания переводчика).
Аватара пользователя
tykva
Супермодератор
Сообщения: 203
Зарегистрирован: 17 мар 2017 14:46
Откуда: Ханой
Род занятий: Переводчик

Ты не та, кого я люблю. Нгуен Нгок Ты. Рассказ - перевод Куинь Хыонг

Сообщение tykva »

Ты не та, кого я люблю...
Рассказ
Нгуен Нгок Ты

1.
Это случилось очень давно. Однажды моя мать пошла одна на показ кинофильма под названием «Справедливая месть». Там, во дворе парткома общины, она случайно села рядом с тогда-просто-неким молодым человеком, который только потом, некоторое время спустя, станет моей дядей Бэй. Они сели близко, прямо напротив белого холста, который служит экраном, потому что эти места считаются лучшими – хорошо видно всё на сцене, до детали на лицах артистов, даже если у них с лица падает фальшивая родинка, или порвано место у короля подмышкой. Однако в этот вечер был показ фильма, сюжет которого от начала до конца только пение и драки. При каждом ударе персонажей моя мать шарахается в сторону, при изображении крови она закрывает глаза, и кульминацией стали кадры, когда на экране удавы появляются крупным планом. Зрители с испуга отступают, чуть не попадав друг на друга, а моя мать, забыв всё на свете, уткнулась лицом в спину того незнакомого молодого человека, который сидит рядом. А это, оказывается, мой будущий дяди Бэй. Когда показу пришёл конец, когда главные герои ликуют, танцуют и исполняют финальный дуэт, дядя Бэй сумел рукой коснуться её мизинца.

Показ фильма окончен. Моя мать оставила этому незнакомому молодому человеку лёгкое гусиное пёрышко *: «Я внучка дедушки Нгиеп», и утонула в потоке людей. Пять дней спустя он – тогда уже мой потенциальный дядя – попросил хорошего друга моего дедушки привести его к нему в дом. В тот день моя мать была в отлучке – она должна была отнести сахарный тростник в цех, чтобы отжать сок для производства сахара, и дома остаётся моя тетя Бэй. Та готовила обед на кухне. Друг дедушки тайком спросил у потенциального дяди Бэй: «Эта ли тебе нравится?». Он посмотрел на ту, что занята приготовлением еды на кухне, издалека видит только тонкую талию, длинные волосы, милое личико и мягкую улыбку на губах, и подумал, что это и есть его знакомая, и решительно кивнул.

Только в день церемонии подношения подарков в дом невесты, когда все собрались на первую свадебную трапезу, он узнал, что у невесты есть сестра-близняшка, это моя мать. Сёстры-близнецы были похожи как две капли воды, так что односельчане и те в недоумении спрашивают друг у друга: «Ох, только что видел своими глазами, как она несла корзинку на рынок, так кто там сейчас сорняки пропалывает в огороде?». Уже официальный мой дядя Бэй остолбенел, всё держал поднос с вином в руках и таращился то на ту, то на другую. Позорно, но всё, уже поздно.

2.
- Ты не та, кого я люблю.

И настало время, когда порядочно выпил и был пьян в доску, до такой степени был пьян, что хотел указать пальцем на тётю, но попал в подушку, дядя Бэй прямо сказал моей тёте эти слова. Он своим видом так насмешил тётю, что она легонько потрогала мужа за бок, тихим голосом зовёт: «Я тут, с этой стороны...» Он повернулся обнять её, нежно взял её мизинец в свои руки и ласково держит его в своих руках, говоря: «Я так скучал по тебе с того раза, как мы смотрели кино...».

Тётя делает вид, что не обращает внимание на его слова, так и оставив свой мизинец у него в руке. Но она побледнела, и в сердце она вся потрясена. Было бы в другой ситуации, она бы со звонким смехом сказала бы: «Я Бэй же, Бэй, а не сестра Шау...». Однако она знает, что всё, уже поздно. Её муж перепутал её с сестрой, но это их новобрачная ночь.

На следующий день дядя взял в руки кирку, пошёл в поле починить межу у прудов, неизвестно, о чём думает, и от невнимания сам ранил себя в ногу. Моя тетя Бэй сорвала росток банана, пожевала его и приложила к дядиной ране, повторяя и жевание, и приложение каждый раз, когда поток крови смывал с раны прожёванные листья, пока не остановила кровь, и как будто не обращает внимания на едкий вкус во рту. Дядя покачал головой и сказал: она не та, кого он любит, та даже на кровь в кино, на экране не может смотреть от страха.

Настала пора жатвы, моя тётя толкала лодку с рисом по каналу, пот катится по её лицу, по всему телу. Во время еды дядя сидел рядом с ней, и, хмурясь, повторяет: «Ты не та, кого люблю. Пахнешь ты потом, а та, она оставляет за собой аромат спелого фрукта хлебного дерева...».

Год спустя между супругами случались ссоры. Однажды муж пьян был и ляпнул что-то такое, чем рассердил жену так, что она ногой пнула его в голень и убежала прочь. Он побежал догонять её, но она уже пробежала тот поворот, где её прикрывает многолетнее ветвистое дерево. Там она распустила свои длинные волосы, повернулась обратно, медленно пошла ему навстречу и громко спросила его: «Дорогой свояк, ты куда так спешишь с веником?».

Муж подумал, что это свояченица в гости пришла, остановился и робко отозвался: «А, я… я погнался за курами...», — и почтенно пригласил жену в дом, налил жене прохладную воду в стакан, попросил у голодной жены разрешение оставить её одну, а сам пошёл на кухню готовить. Жена же в ожидании ужина лежит себе на гамаке, ей смешно при виде мужа, который прилежно дует на огонь под горшками, низко голову наклоняя и при этом приподнимая зад. Хочется ей смеяться, но она не смеет. А после ужина, когда узнал правду, муж натёр лечебным зельем ушибленную ногу, языком поцокал и сказал: «Ты не та, кого люблю. Та даже не смела смотреть на драки в кино».

Через год у них появился ребёнок. После рождения дочки у тёти волосы сильно выпадают, выпадают прямо клочьями, и дядя смотрит на её лысину и говорит – ты не та, кого я люблю. У той волосы густые и мягкие, как шёлк...

«Ты не та, кого я люблю...». Дядя повторяет эту фразу каждый раз, когда пьян. Работает он плотником, и у них, у плотников масса поводов для пирушек - начало работы, начало стройки стропил, начало стройки кровли... Но самое неловкое, это поминки родственников со стороны жены. В эти дни он смущается при встрече со свояченицей, которая теперь тоже замужем, он всё ещё вспоминает запах волос, кожи и горячий крошечный мизинец, к которому прикоснулся когда-то давным-давно.

Однако моя тётя всегда отвечает мужу беззаботной улыбкой, а иногда тоже переспрашивает: «А ты уверен?». Однажды он, собрав всю храбрость, сказал, что уверен, и она спрашивает: «Так зачем вчера ночью обнял меня?» На этот вопрос дядя не нашёл, что ответить, поэтому повернул голову и захрапел, делая вид, что заснул.

Однажды мой дядя уехал на поминки родственника. Прошло целых три дня, а от него ни слуху ни духу. Тётя взяла лист бумаги, нарисовала карту местности своего дома, нарисовала извилистую реку Кайтау, канал Жонгонг, нарисовала также кусты и деревья у дороги с подписями, чтобы узнали эти растения без ошибок, нарисовала дома с конкретными подписями, где дом соседей, и где дом дедушки Хиеп, и позвала сына, велела отнести в дом того родственника, чтобы вручить отцу. Дядя сразу явился домой, крикнул на жену: «Ты хочешь сказать, что я не знаю дороги домой, когда пью? Ох, какие глубокие скрытые умыслы у тебя. Это правда... ты не та, кого я люблю. Та честная и простодушная».

3.

Тридцать лет спустя у дяди Бэй случился инсульт. Слабые ноги, перекошенный рот, лежит на месте, каждый раз, когда тётя помогает ему сходить в ванную, моет его лицо полотенцем с теплой водой, обмывает всё тело, переодевает в чистое белье, дядя стесняется, хочет что-то сказать, но может издавать только неразборчивые звуки, которые тетя Бэй переводит как: «Ты не та, кого я люблю. Та скрытна, стеснительна. Даже не осмеливается прямо назвать своё имя…». Выслушав эти её слова, дядя весь стал в слезах. Моя тётя была так напугана, что отправила сообщение в деревню Рэй, чтобы попросить мою мать прийти и утешить дядю Бэй.

В ту ночь, при красноватом неровном освещении от керосиновой лампочки, дядя Бэй посмотрел на мою мать, а потом с недоумением огляделся вокруг себя в поиске тёти, и, вытянув шею, с трудом выговорил каждое слово, одно за другим: «Ты, свояченица, ты не та, кого я люблю...».


* Во Вьетнаме есть такая легенда. Король Ан Зыонг Выонг выдал дочь - принцессу Ми Тяу за сына северного врага, чтобы заключить с северным властителем мир. Его зять оказался шпионом - попросил жену украсть военные тайны вьетов у отца и передал своему отцу, в результате чего государство вьетов пало. Крепость пала, король вьетов Ан Зыонг Выонг вынужден был бежать на коне с дочерью. А у дочери было пуховое покрывало, из которого падали пёрышки, и так она оставляла следы для мужа. Король бежал, за ним вдогонку бежала армия врага. Так и добежал король до берега моря, из моря появилась черепаха и сказала королю - предательница сидит за тобой. Король всё понял, убил дочь, а сам сел на черепаху и уплыл в море.
Подробней в тексте: Ан Зыонг Выонг - Правитель Мирный Солнечный, основатель государства Аулак. Mи Тяу и Чжун Ши http://www.nhat-nam.ru/legend2.html#aim3
Аватара пользователя
tykva
Супермодератор
Сообщения: 203
Зарегистрирован: 17 мар 2017 14:46
Откуда: Ханой
Род занятий: Переводчик

ОШО И ВОЗЛЮБЛЕННАЯ. Нгуен Нгок Ты. Рассказ - перевод Куинь Хыонг

Сообщение tykva »

ОШО И ВОЗЛЮБЛЕННАЯ
 
Рассказ
Нгуен Нгок Ты
 
«Ошо говорит, грамота делает людей более цивилизованными, но одновременно и более жестокими», — сказала Возлюбленная и взяла Виня за его странно похолодевшую руку. Это случилось, когда они сидели вдвоём на лавочке в автобусной остановке, и она прочла всё, что было напечатано на куске старой газеты, в который был завернут её баньми. Там, на выцветшей бумаге крупным шрифтом сияет заголовок «Даже стихи воруют?», и рядом портрет мужчины. Винь, в спешке одним глазом поглядывая на ужин в руках Возлюбленной, всё-таки успел узнать статью, в которой содержится 517 слов с тремя орфографическими ошибками, а мужчина на фотографии – его родной отец. Фотография на куске старой газеты уже потеряла свежесть печати, но достаточно, чтобы любой знакомый узнал чуть сентиментальное, слегка приподнятое худощавое лицо мужчины. Эта фотография была напечатана в первом, и единственном, сборнике стихов отца Виня, и была взята для данной статьи без его ведома. Не потрудились даже прийти встретиться и поговорить с ним. Все экземпляры этого сборника отец давно сжёг, и он больше не поднимает глаза и не смотрит прямо. Только домашние видят его глаза то пустыми, то полными решительности, то тёмными... Но экземпляры этого старого портрета все ещё существуют, иногда появляются случайно, совсем некстати, как этот, напечатанный на куске старой газеты, в которой завёрнут ужин его Возлюбленной.
 
Случайное появление этого портрета прервало свидание Виня с Возлюбленной. Он поспешно прыгнул в автобус, который первым приехал и открыл двери перед ним, оставив на лавке ничего не понимающую Возлюбленную. А ведь только пять минут тому назад Винь сказал ей: «Давай поедем куда-нибудь...», и радостно смотрел на улыбающуюся Возлюбленную. В этот момент хотел был он сейчас же повести эту девушку через лабиринт переулков города и привести её к тому дому за уже ветхими деревянными воротами. Он задумал удивить свою Возлюбленную, прошептав ей на ухо: «Моя мама слегка глуха на одно ухо, разговаривай с ней громким голосом...». Она ведь ждала эту встречу с Тета, когда впервые спросила Виня: «Почему ты не приведёшь меня домой познакомиться с твоими родителями?», что в переводе на более понятный язык значит «Ты на самом деле меня любишь?».
Иногда она приходит в замешательство, видя Виня, сидящего перед ней, но такого неуловимого, как дым. Иногда и не помнит, какой совет давал Ошо в этом случае.
 
- «Ошо говорит, сомневаться — значит стоять на месте». Винь подражает словам Возлюбленной. Он-то сам не помнит, при каком случае он слышал эти слова, ведь Возлюбленная цитирует Ошо так часто, как дышит.
 
Некоторое время спустя после того, как познакомились друг с другом на вечерних курсах, девушка посмотрела на Виня, голову слегка наклоняя в сторону, и сказала: «Ошо говорит, если грустишь и не можешь переварить грусть, ты можешь только извергнуть её устно, словами. Ты грустишь, а почему же не излить эту грусть мне?». Виню не знакомо это имя, но, познакомившись с этим индийским автором со слов этой девушки, работающей в Доме книги, ему кажется, что этот человек немножко был странным.
«Ошо сказал, что в жизни в тебя будут кидаться камнями несколько раз, это немного больно, но умирать из-за этих камней слишком расточительно». Выслушав эти слова, Виню кажется, что этот Ошо был в его классе и также наслушался насмешек от его одноклассников «В какой газете сегодня твой отец?»...
 
«Ошо сказал, убегать плохо, особенно убегать от любви...», как будто Ошо знает, почему после занятий Винь часто крадётся через боковые ворота, чтобы не встретиться с той девушкой, почему Винь часто смахивает людей с себя, как пыль - «я лишь механик, крайне бедный рабочий». Не получилось, потому что девушка сказала ему со звонким смехом: «Всё в порядке, Ошо ведь сказал...».
 
На самом деле так ли сказал Ошо, Винь толком не знает. Он не читает книги, чтение вызывает у него сон, и вырывает у него из горла храп. Уже семь лет в семье Виня никто не покупал газет, ни одной. Однако та сорокадвухкилограммовая девушка была настоящей, она говорила множество фраз (якобы от Ошо), чтобы залатать у Виня немую боль, знала, куда он был ранен, и всегда умела выбрать подходящий пластырь для этих ран. Даже когда он с недоумением спросил: «Почему я должен верить Ошо?», она нашла подходящую цитату почти сразу.
 
- Потому что он хотя и не святой, но и не такой обычный человек, как мы. Верь ему, если ты разочарован и в святых, и в обычных людях.
Девушка пожимает плечами, добавляя: «Это я читала в книгах, а не сама придумала».
 
«А есть ли какая-нибудь фраза, которую ты сама придумала?». Однажды Винь спросил с назойливостью, и девушка повернула голову в его сторону, посмотрела ему прямо в глаза, милые губы как будто затанцевали на её тёплом, симпатичном лице, и сказала: «Я тебя люблю». Винь, привыкший плотно сжимать губы, часто кусая их до крови, не вытерпел, плотно нажал на её прохладные губы своими засохшими губами, как будто прикрывая свежую рану.
С того дня девушка вошла в его жизни под именем Возлюбленной.
 
Возлюбленная, несмотря на свою начитанность, ведь она читает все книги в Доме книги, где работает, однако остаётся простой, как и все другие неначитанные девушки, которые верят, что если любят друг друга, то нужно пожениться, и дальше любить друг друга после свадьбы. Она поэтому ждёт, когда Винь приведёт её в свой дом, к своим родителям, она готова была бы заниматься приготовлением угощений на кухне с его матерью, одновременно слушая рассказы о его детстве, когда он ходил в пелёнках, и после этого посидела бы с его отцом за чашкой чая, побеседовала бы с ним о прочитанных книгах, или зашла бы навестить его незамужнюю сестру, с ней поговорила бы о том, как парня найти...
 
Весь этот рай у Виня и правда был, однако был потерян семь лет назад. Причиной этому было короткое слово «плагиаторство», несмотря на вопросительный знак после него. Этот знак слишком тонкий, почти не видный, а слово это слишком резкое, провокационное и жестокое. Крупинка за крупинкой, оно отнимало всё в семье Виня, оставляя за собой пустое  гнездо, и всё его семейное счастье стало оцарапанное, обтрёпанное. Даже вот его свидание с девушкой сейчас разрушено этим же словом.
 
Но так ли это, или это сам он, Винь, собственными руками отдаёт своё счастье в лапы этого слова? Так Винь думал про себя, когда перешагнул ворота и вошёл в тихий дом. Его мать заснула рано, как только стемнело. А его отец сидел в кресле перед экраном работающего телевизора, по которому шла передача о борьбе против вредителей риса, которая ровно ничем не связана с его деятельностью и жизнью. Но он всё равно сидел перед телевизором, пока не устал и не заснул. И в этот момент его мать проснулась и тоже вышла к нему. Без телевизора они не знают, чем заниматься, ведь там, за воротами вдруг ещё помнят...
 
Винь сидел на лестнице, внимательно прислушиваясь к боли в родном доме. Он смотрит на спину отца, и ему кажется, что отец утопает в кресле, на котором сидит, и скоро темнота его съест, даже голова его уже не видна. Он хочет спасти своего отца, даже несмотря на то, что сам может умереть, он должен спасти отца.
 
«В газетах писали о моём отце. Он был подозреваем в плагиаторстве...». Слушая признание Виня, Возлюбленная кидает в Виня камень своим ошарашенным видом перед такой правдой, и он уже ждёт кончину своей любви.
 
Но, не доводя его до смерти, его начитанная Возлюбленная только засмеялась своим звонким смехом, с таким чистым выражением лица, как будто смехом этим смыла всю пыль с дороги, и сказала: «Всё в порядке, ведь Ошо сказал...».
 
- Иди со мной, мой отец ранен, тяжело ранен. Ты ему нужна...
 
Аватара пользователя
tykva
Супермодератор
Сообщения: 203
Зарегистрирован: 17 мар 2017 14:46
Откуда: Ханой
Род занятий: Переводчик

Re: Нгуен Нгок Ты. Рассказы

Сообщение tykva »

Премьера фильма по рассказам Нгуен Нгок Ты "Великолепные пеплы" и "По течению плывущая деревяшка" режиссера Буй Тхак Чуен
38DA22C0-57A1-456A-A3F2-FEC33AD78189.jpeg
Аватара пользователя
tykva
Супермодератор
Сообщения: 203
Зарегистрирован: 17 мар 2017 14:46
Откуда: Ханой
Род занятий: Переводчик

По течению плывущая деревяшка. Нгуен Нгок Ты. Рассказ - перевод Куинь Хыонг

Сообщение tykva »

По течению плывущая деревяшка
 
рассказ


Нгуен Нгок Ты
 
Нагруженные водой тёмные тучи налетали низко к земле и гудели, словно пытаясь запихнуть пагоду глубже в сад, поросший травой. Пузырьки дождя вот-вот лопнут. Бонза в спешке выставил перед главным залом лавочку, готовя место для послеобеденного чтения сутр, взглянул на небо и сказал посетителю: «Пустынная такая дорога, такой печалью веет, уважаемый».
 
Слова, слетевшие с губ Бонзы, висят в воздухе и застыли в тишине. Что Бонза ожидает от него, человека, который всё равно, что умер, которому грусть или радость – всё нипочем? Ведь он – деревяшка, по течению плывущая, течением принесённая в эту деревню Тхошау, застрявшая в этой бедной пагоде. Настолько бедна, что посетитель издалека и не знает, как назвать постройку - домом или пагодой. Настолько бедна, что стоит без двери, без забора, да так бедна, что посетитель попадает в замешательство от того, что не знает, как правильно обратиться к человеку, который тут служит Будде – язык не поворачивается назвать его Бонзой, как всех истинных буддистских монахов, однако нельзя же и обращаться к нему как к светскому человеку. Поэтому посетитель, смутившись, пропустил это обращение:
 
- … Забыли меня, не так ли?
 
- Шутишь!? – Бонза уставился на гостя широко раскрытыми глазами, – я не так уж плох памятью.
 
Бонза был первым человеком в Тхошау, узнавшим его с первого взгляда. Костлявые пальцы Бонзы вцепились ему в плечо, дрожа: «Наконец-то вернулся! Это хорошо! Я думал, ты вообще уехал навсегда».
 
Он смотрит через канал, туда за каналом, где бамбуковые заросли теперь густо растут на фундаменте его старого дома. Сам он тоже думал, что уехал навсегда. Он скитался с одного места на другое, тяжело работая, чтобы заработать на жизнь, выжимая из себя последние капли силы, словно добывая последние капли воды из сухого песка. В конце рабочего дня, возвращаясь на место ночёвки ложиться спать, он часто бывал в неопределенной потрясённости, чувствуя, как его кости высыхают, свободно падая из скелета одна за другой. Ему захотелось вернуться в Тхошау. Просто так. Потому что там никто его не ждёт. Его родные покинули деревню, не смея поднять голову, чтобы посмотреть соседям в глаза из-за позора, который навлёк он. Но именно поэтому ему оставалось только вернуться. Вернуться, чтобы продемонстрировать жителям Тхошау, что он стал хорошим человеком. Вернуться, чтобы заново обрести утраченное чувство спокойствия. Или вернуться, хоть чтобы увидеть траву, которую он вытоптал, дерево, которому он срезал верхушку, родник, который он замутил. Неизвестно, почему ему так хочется вернуться, его просто тянуло в родное место.
 
- Хочу встать на ноги именно там, где упал. – Он улыбнулся, и ему самому странно, ведь не странно ли, когда уже труп и улыбаешься?
 
Бонза закатил глаза, его губы задрыгались на месте, где не хватает двух зубов, и после этого из его рта неожиданно вырвался громкий хохот: «Эх ты, умеешь же красиво философствовать! Небось познакомился с каким-то писателем там в тюрьме?».
 
Бонза тоже неосознанно поднимает взгляд на ту сторону канала напротив пагоды, куда соседский мальчишка в былые времена обычно ходил помочиться. Сам Бонза в это время тоже был юным монахом, который с рогаткой в руках поджидал наглого мальчугана, выстреливал в него, наказывая за то, что нагадил перед пагодой. Юный монах был неплох, метко стрелял, однажды заставил пацана подпрыгивать, зажав руки между бедер, громко ругаясь. На том месте сейчас заросло высоким сорняком. Бонза с горечью в голосе сказал пришельцу: «Останься со мной в пагоде. Переживём, прокормимся простой пищей с миру по нитке».
 
Одним человеком стало больше в пагоде, но это добавление не делает жизнь в пагоде счастливее. Пришелец был тихим, таким же старым и ветхим, как буддистские статуи, однако в нём не было того покоя и безмятежности, что явно наличествует у них на лице. На его же лице постоянно появляется только мрачность. Порой Бонза хотел было завести разговор и сам заговаривал о чём-то, и на полуслове обнаруживал, что только жаба, сидящая в каком-то углу комнаты, ему в ответ скрежещет зубами. Только однажды Бонза мимоходом, делая вид, что случайно, уронил фразу: «А ту никто в жены-то ещё не взял», и заметил, что лицо у пришельца побледнело. Та, о которой идёт речь, это девушка, которая раньше часто заходила в пагоду провести свободное время, но уже несколько дней подряд не приходила, неизвестно, почему, не заболела ли она.
 
С того дня, как он появился в пагоде, ежедневных посетителей вдруг выросло вдвое-трое. Люди приходят зажечь благовоние и сделать поклон Будде, однако глаза мечутся туда-сюда в поисках пришельца. Такое количество людей даже сравнимо с количеством посетителей местного уездного дома культуры, когда там проходила выставка диковин, таких как поросенок с тремя глазами, жеребёнок с двумя хвостами да уроды-зародыши с аномалиями в склянках с химическим раствором. Он часто избегает встречи с людьми, прячась в саду лекарственных растений, расположенном за пагодой, но до него всё же слабо, но ясно доносятся вопросы «Что, на самом деле вернулся?», «Почему ты дал ему остаться в пагоде?», и ответы с лёгким смехом «Да, тоже слышал, что вернулся», «Нет, неизвестно, где ночует». И звучит обращение к Амитабхи. Ох, даже так? Он может представить себе озорно-хитро блестящие глаза Бонзы при этом смехе.
 
Бонза попросил его помочь в строительстве забора перед пагодой, тем самым насильно заставив его перестать прятаться за статуями. Работая на переднем дворе, где возится с тяжёлыми бревнами, которые долго лежали в пруду на дне, от которых идёт гнилой запах грязи, он встречает односельчан - своих старых знакомых. Те сбиты с толку и не могут спрятать это, они поняли, что уже забыли его, начисто забыли до самых маленьких деталей, поэтому они больше не могут его ненавидеть, прогнать и тем более не могут принять его тепло, как возвращенца. Односельчане остаются в замешательстве, не знают, как поступить, как они должны относиться к человеку, который когда-то был животным.
 
Дикие эпифиты, которые растут вдоль деревенской дороги, начинают цвести. Однажды, когда пришелец выносил статую Майтрейи во двор, чтобы заново её покрасить, во двор ворвалась девушка. Она намерена была на своём велосипеде наехать прямо на него, однако, увидев у него в руках статую Майтрейи, испугалась и бросилась на землю, своим телом остановила велосипед, тем самым спасая статую. Лицо красное, потное, она кричала: «Эй...!».
 
Это короткое «Эй!» часто кричат,  чтобы привлечь внимание к себе. Например, так кричат, обращаясь к продавцам на разнос, чтобы их остановить. У неё же после этого крика все другие звуки речи захлебнулись в горле. Она, как и другие односельчане, также попала в ту трагедию забвения, она уже тоже не помнит в должной степени причины ненависти, чтобы прыгнуть на него с когтями и поцарапать,  разорвать его в клочья, чтобы выразить свой гнев. Она только стоит, выпучив глаза на человека, который причинил самую большую обиду в её жизни, заставив её остаться на белом свете неживым чучелом, развевающимся на ветру. В прошедший отрезок её жизни, в любом случае, то когда она грустила, когда парни по соседству выбирали девушек в невесты и играли свадьбы, то когда наступала на гвоздь, то когда от непогоды кашляла... - она всегда вызывала его имя, чтобы ругаться, злорадствовать, чтобы клясть в худшем и продолжать жить.  Но сейчас, с этого момента, всё это уже не имеет смысла. Она в спешке повернулась и ушла, не обращая внимания на ошеломленного мужчину. После этого, каждый раз когда заходила в пагоду, она всегда кричала только «Эй!!!». Этот короткий крик у неё каждый раз звучит по-разному. Бывает, в нём содержится так много боли, что ему кажется, что она сказала: «Вот это я. Я до такой степени опустилась, что вся моя надежда иссякла, ты понял?». В другой раз ему слышится её сожаление: «Вот и я. Я до такой степени опустилась. Из-за кого? Кто сделал меня такой?». После крика она стоит в ожидании, и стоит так до того, как он поднимет глаза на неё, и тогда она сразу уходит. А если не застанет его в пагоде, то она обращается к Бонзе с вопросом:
 
- … где?
 
При этом вопросе Бонза каждый раз чувствует колики в брюшной полости от мирских дел.
 
Эпифиты в этом году бурно цветут белыми гроздями. Это примета длинного и холодного дождливого сезона. Старики один за другим умирают. Бонза отлучается часто, над усопшими читая молитвы и совершая обряды, поэтому пагода брошена безлюдной. Несмотря на его существование, несмотря на то, что она чаще и чаще прибегает с криком «Эй!», всё равно это не считается, эти их встречи всё равно остаются встречами, на которых смотрят друг на друга уже-умершая женщина и уже-умерший мужчина.
 
Он умер восемнадцатилетним парнем, который утопил маленькую девочку в углу пруда. Хрупкая девочка истошно кричала в ужасе и в боли. Он был ошеломлен одной мыслью, что этот крик проник в голову каждого жителя этой деревни Тхошау, дошёл до его больной старой матери, которая в этот момент занималась рыбной ловлей. Он хотел было заглушить этот крик, пока она не устанет настолько, что не сможет больше сопротивляться. Вода в пруду была прозрачной, он хорошо видел, как её кожа становилась синей, грудь пепестала вздыматься, а волосы запутались в водорослях. Сквозь прозрачную воду хорошо видно, как её чёрные глаза затуманились непониманием человеческого варварства и жестокости. В этот момент он понял, что умер. Остаётся только пустая его материальная оболочка. Он умер с первых выпитых рюмок, с первых сеансов порнушки. Умер от своей неудержимой похоти, а девочка всего лишь шла в школу одна, по полуденной пустынной дороге.

В том году эпифиты цвели красными, как пламя. Представители власти вывели преступника из деревни на лодке по каналу. Он, напоследок оглядываясь на цветы, словно кто-то вылил огонь по небу, был наполовину напуган, наполовину испытал облегчение, когда услышал, что девочку удалось спасти.
Спасли, но не значит, что она снова живёт. Он в этом верит по собственному опыту. Она теперь такая же, как он, ненормальная, только порой вспыльчивая, агрессивная – одержима смехом, когда грустит, а плачет в три ручья, когда весело. Выражение грусти или радости - всё через край, как сгоревший в горшке рис или пересоленный суп. Односельчане за неё грустят и жалеют: «Перетерпела такое происшествие, чуть не смерть, никто не удивится, что так себя ведёт ненормально». Жалеют, и помнят всё происшествие, поэтому она не может выйти замуж. Бонза такое не помнит, но на его плечи легла тяжёлая ответственность служить Будде и сохранить пагоду. Каждый раз, когда в деревне играют свадьбу, она покупает стопку водки и выпивает в одиночестве. Проходя пагоду, она заходит и каждый раз повторяет жалобу, что уже стала у неё постоянной: «Уважаемый Бонза, мне одиноко, меня в жены не возьмут. Почему бы вам не подумать об этом?».
Каждый раз Бонза теребит книгу буддистских сутр в руках, бессконечно повторяя молитвы, чтобы заглушить только что мелькнувшую в его голове мысль: «А что, если на самом деле всё брошу, больше не стану служить Будде? Но какое мне дело до того, что она не может замуж выйти?!».
Бонзу всегда преследовала эта мысль. Думает, если на самом деле снимет коричневую рясу, то по крайней мере на свете один человек перестанет напиваться до пьяна, когда наступает сезон свадеб. Он стал круглым сиротой в трёхлетнем возрасте, когда вся его семья погибла в кораблекрушении. Оставшегося в живых единственного мальчика отдали Почтенной Бонзе Ты Хюэ на воспитание. Почтенная Бонза заменила ему семью, кормила, учила, но она отошла в иной мир слишком рано, когда он ещё был слишком молод, и нет больше человека, который вёл бы его дальше на этой дороге к Будде. Так что, почти сорок лет спустя, он все ещё не достаточно всецело себя Будде отдал, не постигши счастья в этом деле. Всё испытывает гнев, печаль и радость. При гневе готов даже ругаться, однако его ругань по-буддистски вегетарианская, типа: «Ребята, вы в следующей жизни превратитесь в траву «свинное дерьмо»», когда застал детей, ворующих цветы в саду при пагоде. Он даже иногда выпивал рюмочку-другую, но после этого готов был читать сутры покаяния целую ночь, чтобы «компенсировать потери в морали». Старухи в деревне, привыкши думать, что монахи должны быть степенными и медлительными, всякий раз, встречаясь с ним, часто упрекают его, говоря: «Ты у нас Почтенный Бонза, а не хранишь своё лицо». Он на упрёки старушек только смеётся, отвечая: «Ряса не делает истинного монаха».
 
Бонза это говорит из принципа, на самом деле, может и не подразумевает себя. Он все ещё находится в сомнении, взглянувши на жизнь, все ещё думает о существовании судеб, которые сотни, даже тысячи сутр не спасут. Это случается во время свадебного сезона, когда цветы эпифита падают ковром на землю, а девушки становятся жёнами. А та девушка зачастила в пагоду и валяется в опьянении у ног буддистских статуй. Его друг-пришелец только смотрит на неё молча, не зная, что делать, что говорить.  Ведь сам он умер, и как и чем спасёт другого, тоже умершего человека?
         
Он окунулся головой в изучение буддизма. В маленькой пагоде не так много книг, и он вскоре выучил все сутры. Ведь был он умный и много времени тратил на чтение. Он попросил Бонзу провести ему посвящение в монахи и пострижение. Бонза с грустью улыбается, ведь даже если ходишь с выбритой головой, но в душе держишь беспокойство, то стричься незачем, бесполезно. И в доказательство этой мысли на самом деле совершил церемонию посвящения в монахи по его желанию. Она же, при виде его выбритой до блеска головы, закричала: «Эй! Почему все от меня убегают, постригшись в монахи?», с таким выражением, как будто только что упала с моста. На следующий день ранним утром открывая дверь пагоды, Бонза нашёл её синюю, там лежащую на дворе, всю холодную, промокшую от росы. Бонза рассердился, с шумом выбросил перед своим учеником стопку книг, ругается уже по-светски:
       
- Ты просто бесполезная трава. Весь день занимаешься пустыми делами. Впустую землю роешь. Человек упал в реку, а ты своим чтением сутры покаяния сможешь ли человека спасти? Дождёшься ли, когда сам этот человек всплывёт? Надо, нужно тянуть за руку, понятно?
 
Бонза протягивает руки перед ним, делает такие движения, как будто старается схватить что-то или кого-то, непонятно. Он присел, чтобы разбросанные книги на земле собрать, как будто собирает свои мучения, которые со словами Бонзы вывалились на землю. Или эти мучения возникли у него при виде её кожи, цвет которой под рубашкой становится бледный, как будто долго находилась под водой. А когда она пришла в себя и собралась уйти, он сказал ей вслед: «Следующий раз, когда тебе будет грустно, позови меня выпить с тобой».
 
Она чуть помолчала, быть может, его голос был плохо слышен, такой он был густым, застывшим в сердце, каждое слово было твёрдым, как камень, твёрдыми комками выкатывается с кончика языка. Его слова даже Бонзе показались странными, так как давно он не говорил Бонзе такие слова, как сейчас выговорил девушке. Странно, Бонзе кажется даже это смешно, потому что понял своего ученика, чего он боится, от чего ему больно.
 
«Ну как же, я молодец!», - почти весело думает Бонза, когда вспоминает о происшедшем. Ученик стал терпеливо сидеть с девушкой, как-то даже с ней выпил немножко. Хотя так сильно вдруг почувствовался запах рисовой водки, выпитой в восемнадцатилетнем возрасте, что он испугался до оцепенения, до обморока. После шокового состояния он был весь в поту, как будто только что сидел в лекарственной парной бане. Почувствовал он значительное  облегчение, так как внимательно пригляделся к своей душе и обнаружил, что на душе пусто без всякой похоти.  Он снова может смотреть прямо девушке в глаза, и в недоумении был сбит с толку возрастными пигментными пятнами на её лице. Она упрекает:         
- Эй!?
         
Это «Эй» сегодня значит просто: «что смотришь?». Её лицо покраснело, как будто кровь несмело потекла в заржавевших сосудах. Он охраняет бутылку, поэтому она не имеет больше шанса напиться до пьяна, и это пошло ей на пользу - она становится здоровее. Это то, что не могут принести ей буддистские сутры. Бонза смотрит своему ученику вслед и думает, небось, что-то постиг...
         
И это, должно быть, было очень, очень важно, когда Бонза увидел, как ученик перешёл от избегания встречи с прошлым к открытой встрече. Он уже не обходил то место под густыми банановыми зарослями, где в его грубом, жестоком объятии маленькая девочка громко плакала, корчась и крича, требуя отпустить и грозя рассказать всё матери. Он уже не избегает, а, наоборот, терпит укоризненные взгляды жителей деревни, когда следует за Бонзой, ночи напролёт помогая своему учителю в совершении похоронных ритуалов, помогая принять гостей, подать им чай или угощения.
         
За время между двумя цветениями эпифитов он выстроил забор перед пагодой, поднял на более высокий уровень фундамент могилы Предшественницы - Почтенной Бонзы, разбил и высадил четыре грядки гороха, выучил несколько книг сутр, и повторно побрил волосы. Однажды самая грустная девушка в Тхошау прямо предложила ему: «Женись на мне», после того, как вылила бутылку водку на землю. «Иначе я умру», она добавила, поднимая на него пустую бутылку. Он остолбенел и так и стоял на месте.     
    
Он покинул Тхошау. Он, как плывущая по течению деревяшка, скитается по миру. Бонза потратил силы, чтобы вытащить его на сушу, но вода поднимается, его старания сходят на нет, деревяшка продолжает своё скитание. Ему нужно было время, чтобы справиться с предстоящим страхом, когда он снимет с неё одежду, и перед ним предстанет образ худенькой длинноволосой девочки с изумленными глазами от жестокости людей.
         
В пагоде скучают по нему. Воск на лампаде течёт каплями, как слезы. Она скучает по нему, время от времени заходит в пагоду с вопросом: «Ушёл навсегда? Не хочет жениться, так и быть, но зачем удирать-то». На это Бонза ей тихо говорит: «Не беспокойся. Вернётся, когда сезон жары начнётся».
         
Бонза угадал. Просто не ожидал, что сам опять упадёт в неопределённость, когда увидел этих двоих, идущих рядом друг с другом по деревенской дороге, чьи фигуры напоминают ему цифру 11 или два качающихся на ветру бамбуковых стебля, а тени их отражаются в длинной, извилистой реке. Бонза не знал, почему беспричинная необъятная грусть владеет им самим, когда лёгкий дым от их кухни поднимается над крышей и окутывает маленький домик, наскоро выстроенный на старом участке фруктового сада у реки напротив пагоды. Из-за такой беспричинной грусти Бонза всё думает, взвешивая, должен ли он сам бросить эту пагоду и перейти служить Будде куда-нибудь подальше.
 
 
ozes
Администратор
Сообщения: 48545
Зарегистрирован: 15 мар 2017 14:33

Re: Нгуен Нгок Ты. Рассказы - перевод Куинь Хыонг

Сообщение ozes »

Фильм «Великолепные пеплы» по рассказам писательницы Нгуен Нгок Ты получил премию «Золотой воздушный змей 2023» на церемонии в Нячанге 9 сентября:

viewtopic.php?p=47083#p47083
Ответить

Вернуться в «Литература - вьетнамская и про Вьетнам»