Рассказы писательницы До Бить Тхуи - перевод Куинь Хыонг

Рассказы, книги, статьи, стихи, фильмы

Модератор: tykva

Ответить
Аватара пользователя
tykva
Супермодератор
Сообщения: 203
Зарегистрирован: 17 мар 2017 14:46
Откуда: Ханой
Род занятий: Переводчик

Рассказы писательницы До Бить Тхуи - перевод Куинь Хыонг

Сообщение tykva »

Перевод с вьетнамского Куинь Хыонг (tykva).
Редактор русских текстов - Ирина Винсковская (администратор Нят-Нам.ру, на форуме ozes).


Мачеха

Рассказ

До Бить Тхуи

Изображение
Иллюстрация к рассказу "Мачеха". Художник То Тием.

Мой отец женится.

Обычное ж дело. Мужчины в этом селении Зинсан, как умерла жена, то сразу повторно женятся. Ведь без жены никто им в горных полях не поработает, кукурузу не измельчит, кукурузные пироги менмен не испечёт, кукурузную водку не взгонит. Все мужчины так говорят, губами чмокая, испуская густой табачный дым изо рта.

Мой отец поступает по-другому. С тех пор, как моя мать умерла, прошло уже три сезона кукурузы, кукурузные початки третьего сезона уже проедены жуком и начинают портиться, и он впервые начинает говорить о повторном браке.

Его новая жена родом из селения Паомафин, работает медсестрой в общинном медпункте. Медсёстры в общинном медпункте лечат главным образом буйволов и коров, мало лечат людей. Ведь люди редко болеют, а буйволы и коровы в холодную зиму часто падают прямо среди ночи. И если они упадут, то люди сразу побегут в медпункт, позовут медсестру. Сначала медсестра говорила, что она не умеет лечить коров и буйволов, она лечит людей, и её ругали – люди и коровы, какая разница, ведь и те, и другие кушают овощи и траву. Вот так говорили. Не дали возразить.

Медсестра поехала в уездный центр. Купила кипу книг. В них одни картинки коров. Прочитав эти книги с коровами, она опять поехала в уездный центр и принесла домой жестяной сундук с лекарствами. И большущие шприцы.

Вылечила она первую корову, за ней вторую, и пошла третья. Время шло, односельчане начали звать её «коровьей медсестрой».

Мой отец познакомился с медсестрой, когда наша корова рожала. Ножка телёнка уже выходит, а тело ещё в коровьиной утробе, не может пройти. Отец велел мне бежать в медпункт за медсестрой. Медсестра бежит, причитая: «Что мне делать, что мне делать, я ж от роду в жизни никогда не принимала роды у коров…».

Ну, быстро же бежит медсестра. Я, задыхаясь, бежала за ней, следя за её тонкими ножками в мягкой тканевой обуви, перебирающими по мокрой траве, как ножки у зайчика.

Рожающая корова жалобно мычала в сарае, мой отец стоял рядом, не зная, что делать, хлопал по её крупу, как будто ей хотел сказать – постарайся, дорогуша. Я спряталась у двери в кухне, не смела посмотреть в сторону сарая. До моего укрытия доносилось только, как медсестра приказывала отцу: «Принеси тазик, принеси веревочку, дай нож, дай сюда лампочку...». Ума не приложу, зачем эти вещи. Некоторое время спустя прозвучало радостное восклицание отца: «Вышел! Ух ты, родила! Всё в порядке!».

Медсестра приходила к нам еще несколько раз, чтобы посмотреть, как телёнок, как корова. Каждый раз приносила корове свежие кукурузные початки. Мой отец тоже несколько раз заходил в медпункт, чтобы взять вакцины против пастереллёза для теленка.

Однажды вечером, после ужина, он обходил сарай, где у нас содержатся коровы и козы, и говорит:

- Сей, а Сей, я женюсь.

Я уронила нож в кучу стружек, отделяемых от корня маниоки, который чищу, начала искать и не могла его найти. Я ведь ждала эту фразу от отца ещё три года назад, когда моя мать ушла из жизни, оставив нас. Ждала, но отец не говорил, я уже думала, что ему и правда не нужно жениться вторично. Без жены у него дома ежедневно менмен приготавливается, водка гонится, корм для свиньи варится, даже вот корова, и та родила телёнка. Все женские занятия дома отец сам делает, а если что он не делает, то делаю я.

- Не ищи нож. Он там среди этих стружек. Возьми лучше другой.

Я совсем забыла, что мои руки ещё роются в этих стружках, а сама лицом прячусь между коленями. Забыла то, что сказал отец.

- Я женюсь. Хорошо?

Отец спрашивает таким грустным голосом, что так и висит в воздухе, как жёлтый листок, уже оторвавшийся от ветки, и сам не знает, куда летит. Я встала, взяла электрический фонарь и вышла.

Пошла я к бабушке. Она сидит у огня, починяет рыболовецкую сеть. Отражение огня играет в её старческих глазах.

- У тебя что, делов нету, в такой час пошла гулять?

- Дела-то, если делаешь, то они есть, а если не делаешь, то нету.

Я выдавила улыбку, села у огня и взялась раздувать огонь под кастрюлей с кипящей кашей для свиней.

- Что случилось?

- Не, ничего, бабушка.

Я невольно посмотрела в левую комнату. Раньше, до того как вышла замуж за отца, моя мать жила в той комнате. Переднюю её дверь закрывают красные с белыми ромашками шторы с шерстяными помпонами, свисающими вниз сверху. Когда моя мать только что умерла, я каждый день прибегала в дом бабушки. Встретиться с бабушкой всё равно, что с матерью, разница разве только, что бабушка намного старше. А бабушка говорила, ей видеть меня также, как видеть свою дочь, разница разве только, что я намного моложе.

Эту ночь я осталась у бабушки ночевать. Поздно, когда во всех домах огни уже погасли, отец пришёл. Я лежала у бабушки в её постели, слушала, как собака пробежала, когтями постукивая по каменному двору и виляя хвостом, узнав знакомого. Отец стоя у двери, громко сказал:

- Спи тут, завтра встань рано, не опаздывай в школу.

Сказав только одну фразу, он повернулся спиной и ушёл. Слышен скрип ворот, и виден свет его удаляющегося фонаря.

Бабушка обняла меня своими руками, потрогала косточки, выступающие под рубашкой. Погладила мои волосы и понюхала их. До утра она плачет. Я плачу. Она думает о своей дочери. Я думаю о моей матери. Когда бабушка выдала свою дочь замуж, она была выше меня на полголовы. Кроме роста, мы были похожи, как два плуга из одной формы. Так сказала бабушка.

Перед тем, как уснула, я успела услышать, как она причитает: «Что поделаешь, что поделаешь, волу нужна корова, без коровы испортится вол». Сказала и тяжело выдохнула.

И вот настал день, когда медсестра на самом деле пришла к нам в дом жить. В этот день я не была дома. Я не была у бабушки. Я боюсь видеть бабушкину сутулую спину, когда она сидит перебирает горох в углу двора, а рядом с ней лежит кренделем собака. Грустные у собаки глаза. Грустнее звучит песня бабушки. «Сироте, как я, зимой кушать рис, перемешанный с отрубями. У тебя мать, ты кушаешь белый рис, у тебя красивое платье».

Она поёт мне и себе. Меня жалеет. Она боится, что мачеха меня выгонит из дому на все четыре стороны света, а она-то, старушка, скоро умрёт, и неизвестно, кто за мной присмотрит.

Я тоже так думаю. Бабушка уже стара, если умрёт, к кому побегу я переночевать хоть ночь, две, три?

Я сидела на самом высоком месте склона на дороге, там, где прежде сидела в ожидании матери, когда она на рынок уходила. Я узнавала её зонтик издалека. Она одевала красочно вышитый костюм, утром уходила, вела за собой двух коз, а вечером возвращалась с тяжело навьюченной лошадью. Темнеет, и когда уже так стемнело, что не видно человеческого лица, тогда мама и её лошадь достигали вершины склона, где сидела я, и обе они, и мама, и лошадь, мокры от пота.

Однажды в такой же рыночный день я также сидела на этом месте дотемна, до того, что видны только белые камни у края дороги, а мамы не было и нет. А когда её принесли, уже лежала безмолвно-немая и унесла с собой маленького, ещё не рожденного братика. Вьючная лошадь споткнулась у края пропасти, а она схватила её за хвост, хотела остановить. Но как она могла удержать лошадь с тяжёлым товаром на спине, скользящую вниз? Лошадь затащила маму с собой в пропасть, на половине дороги мама застряла на дереве, которое там растёт на склоне горы над пропастью...

Я не стала кушать за одним столом с мачехой. Жду, когда отец с мачехой поедят, и я начинаю есть. Раз, другой. Мачеха тоже бросила кушать. Сварила еду, там оставляет. Отец тоже не кушает. Бабушка пришла, посмотрела на нас троих, каждого в своем углу, и на котел с рисом, оставленный нетронутым. Плачет бабушка.

- Знала бы, что смертью своей одной замучит живых до такой степени, она не захотела бы умереть.

Мачеха бросилась обнять бабушку, спрятала свое лицо за её спиной, а плечи дрогнули.

Ночь, я не сплю. Сижу у огня. Раздуваю огонь в печи высокий-высокий. Громко стучу палочками о край огромной кастрюли, в которой варится тыквенная каша для свиней. Всю ночь рублю, измельчаю тыкву. Нож усиленно стучит о доску. Раз прорезала, другой прорезала, тыквенные побеги и листья мелко нарезаны, как рубленые. Свиньи посреди ночи спят, я бужу, заставляю есть сваренную кашу. Как съедят, возьму сковородку, сварю ещё кашу. Рублю тыкву и слышу, как отец вздыхает на том этаже, пристроенном для гостей в доме. Оттуда, из комнаты матери, слышен плач, горький, тихий, как течёт вода, как скулит щенок, отделённый от суки. Скулит щенок, пусть. Я сижу у огня. Кто хочет спуститься со второго этажа и пойти в ту комнату, надо пройти мимо меня, мимо доски, на которой я рублю тыкву.

Утром, когда наша собака ещё спит в сухих стеблях кукурузы, мой отец и мачеха уже встали. Смотрят ли они на меня, я не знаю, потому что не смотрю на них. Они устали за бессонную ночь, я тоже устала, ещё усталее, потому что я всю ночь напролёт рубила тыкву и варила кашу для свиней.

Я накинула на плечи школьную сумку. Собака побежала за мной. Я прогнала её.

- Иди домой. Иди. Ты должна присмотреть за домом, пока я в отлучке.

Но собака не слушается, всё бежит себе за мной. Однако она так делала каждый день и раньше. Я нагнулась, подняла камушек, кинула в неё, прогоняю её домой, обратно. Она побежала домой, но на половине дороги остановилась, снова побежала назад, ко мне. Я прошла поворот, ещё вижу, как она сзади бежит. Жалею я собаку. Она похожа на меня, тоже боится, что мачеха займёт место мамы в доме.

Сидя на уроке, не могу учиться. Уроки протекают мимо ушей. Думаю, не могу же каждую ночь рубить тыкву. Дальше могу рубить тыкву только ночью, не днём. Днём, когда я в школе, дверь в эту комнату откроют, войдут.

Я поднимаюсь, выхожу из класса. Мне кричит учительница, я ей не отвечаю. Бегу домой, за мной бежит собака. Обе мы, и я, и собака, тяжело дышим. Толчком открываю ворота, дверь в дом, стою посреди дома, а колени стучат друг о друга. Смотрю на плотно закрытую дверь в ту комнату. Я толкаю собаку туда, в ту комнату, хотела было сказать ей войти туда, открывая ту дверь, но она меня не поняла, убегает во двор. Я стою перед той дверью, хотела было толчком открыть её, но боюсь увидеть то, что на уме думаю. Однако дверь эта плотно закрыта. Везде тишина, без малейшего шороха или шума, кроме кудахтанья кур во дворе.

Я стою там очень долго. Тяжёлые деревянные двери плотно закрыты.

Вдруг подумала, что если у меня появится братик или сестричка? Если это братик, то неописуема будет радость моего отца. У моего деда только двое сыновей, мой отец и мой дядя. Мой дядя умер, у него одни дочери. Моя мать умерла, успев родить моему отцу только меня...

А что, если будет сестричка. У неё будет такая же нежная белая кожа, как у мачехи. Будут розовые щёчки, как у мачехи. Белые зубы, как у мачехи. Тонкая осиная талия, как у мачехи... Я слышу грустный голос бабушки: «Сироте, как я, зимой кушать рис, рис кажется ломанным, перемешанным с отрубями. У тебя мать, ты кушаешь белый рис, у тебя красивая одежда».

Я даже не заметила, что заснула у двери. Ведь я уже рублю тыкву всю ночь, до какой степени хочется спать, сама не осознавала.

Я проснулась, потому что услышала суматошные шаги и лай собаки.

- Медсестра, медсестра, где ты? Моя свинья свалилась на бок, пена у неё во рту. Она помрёт. Ты где, медсестра?

Это старуха соседка. Она прибежала в дом без приглашения. Я показываю на дверь. Подбежала старуха и толкнула в двери. Они свободно открылись.

- До каких пор ты спишь, а медсестра?

Старуха двумя руками потёрла свои глаза. В комнате темно, никого нету. «Нету никого». Она проговорила и прыгнула через порог, убежала.

Я вышла во двор вслед ей. Солнышко светит, посреди зимы так. Цветут первые белые сливовые цветочки, радостно, что дождались солнца. Собака лежит на спине, животом повернулась к солнцу. Увидев меня, она только хвостом и повиляла.

Я почувствовала, как с меня ноша огромная большущая снимается. Я так сидя и задремала у двери этой комнаты, а ведь не надо было тут засыпать.

Я пошла по двору, подошла к сухим стеблям кукурузы, которые сушатся в углу, легла вниз головой и там и заснула.

Ночь. Я опять сижу тыкву рублю. Две, три, пять ночей, всё не сплю. Ночью рублю тыкву, а днём сплю в сухих стеблях кукурузы. Десять дней или несколько десятков дней, уже не помню, однажды собака разбудила меня, куснула за подол платья. Уже стемнело. Мой отец пошел на реку рыбачить прошлой ночью, но днём не пришел домой. В доме слышен стук ножа о доски. Я вошла в дом. Перед печью сидит мачеха, это она рубит тыкву. Вся тыква уже порублена, но она всё сидит и стучит ножом в доску. Пальчики худые, привыкшие к уколам в крупы коровам, к принятию родов у коров, эти пальчики покрыты мелкими тыквенными отрубями. Я хотела ей сказать, пусть, ночью сегодня буду ещё тыкву рубить. Не буду обращать внимание на плач, как скулит щенок, отделённый от суки, не буду обращать внимание на выдохи. Буду сидеть ночами рубить тыкву.

Во двор кто-то прибежал тяжёлыми шагами.

- Сей, а Сей! Быстро на реку, посмотри, там твой отец...

Не дождавшись конца фразы, я бросилась за ворота, они лягнули друг об друга за мной. Я бегу. Собака бежит. Мачеха бежит. Односельчане бегут, как будто гонятся за диким хищником в сторону реки. Светят электрические фонарики.

Мой отец там свою рыболовецкую сеть бросил, сеть застряла между камнями. Он нырнул туда, сеть забрать хотел. Но не вынырнул. Так говорят односельчане. Я не успела разглядеть черную водную поверхность под слабым светом фонарей, вдруг услышала, как что-то большое бухнулось в воду. Кто-то тревожно зовёт: «Медсестра! Не найти его. Брось. Быстро течёт вода, холодная вода!».

За ней последовали уже двое или трое. Они ищут моего отца, и вытащили из воды их медсестру, мою мачеху.

Недолго побултыхавшись в воде, они все вышли на берег, без моего отца. Я пробралась через толпу, вижу, у мачехи вся одежда мокрая, волосы мокрые, лицо бескровно-белое. Она проговорила дрогнувшим голосом:

- Нет твоего отца там, Сей, нет его там, Сей.

Я бросилась к ней на грудь. Слышу плач, как издалека, как будто я ещё стояла там, на вершине склона, где белые камни стоят рядышком у края дороги над пропастью.
Аватара пользователя
tykva
Супермодератор
Сообщения: 203
Зарегистрирован: 17 мар 2017 14:46
Откуда: Ханой
Род занятий: Переводчик

Re: Рассказы писательницы До Бить Тхуи - перевод Куинь Хыонг

Сообщение tykva »

У печи лежит деревянная ложка...

До Бить Тхуи

Рассказ

Отсюда домой ещё надо идти пешком много. Ещё рано, я зашёл в лавку, где продается суп тхангко с кониной. Вечереет, люди на рынке редеют, в лавке посетителей никого нет. Хозяин вытирает засаленные руки нечистым уже подолом рубахи, спрашивает, не поднимая лицо:

- Что так поздно зашёл?

- Ага. Только что вышел из автобуса. Принеси миску.

- Всего остались две. Хотел было домой нести, детям дать. И водки тебе?

- Совсем малость...

Хозяин опускает деревянную ложку на самое дно кастрюли, вылавливает остающиеся там куски мяса, кости вместе с бульоном выливает в глубокую пиалу и, оставив меня за столом одного, начинает убирать свои мелочи в корзину. Я съел половину супа, выпил половину водки, когда хозяин внезапно спросил:

- А ты откуда?

- Я местный...

- Из уездного центра?

- Ага.

- Лжёшь. Ты из Тхаифинтунг ведь?

Я вздрогнул, чуть не повалил пиалу с супом, внимательно смотрел на хозяина, долго-долго, но так и не узнал ни одной знакомой черты на лице этого лохматого бородатого мужчины.

- Откуда знаешь? Я в тебе не узнаю знакомого.

- Не знакомы были ведь, – хозяин хранит холодное, как в воду опущенное лицо. – Знаю маленько только, и давным-давно. Тоже долго думал и вспомнил.

Женщина с ребёнком за спиной молча убирает где-то в глубине за лавкой, внезапно вышла, перебила наш скудный разговор:

- Пойду куплю соль. Ты прибирай быстрее, рынок ведь уже закрывается.

Я оставил недоеденный суп, вынул деньги рассчитаться. Напоследок спросил:

- Твоя жена?

- Ага. Только что родила, - хозяин ответил, не скрывая радость, - сына. И добавил:

- Есть у тебя лошадь?

- Пешком пойду.

- Если так... иди быстрее, а то придется ночевать посреди дороги.

Вышел я из лавки, пошёл. Пройдя довольно много пути, повернул голову назад, ещё вижу, что мужчина смотрит мне вслед. Незнакомый. Ничуть не знакомый. Почему этот человек узнал меня? Я перебираю в памяти мужские лица селения Тхаифинтунг, каждое лицо, каждую фигуру. Никто не похож. Странный взгляд владельца лавки преследует меня, как голодная лесная пиявка.

Быстро же садится солнце. Я покинул асфальтированную дорогу, повернул на грунтовую извилистую тропинку, бегущую по склону холмов, и сразу почувствовал, как быстро нарастает холод. Ветер из глубокой пропасти дует вверх. И вправду надо идти быстрее, чтобы тело сильнее было разогрето, и пока ещё видна дорога, а то скоро так темно будет, что и дороги не видно под ногами. По дороге встречаются мужчины с рынка, пьяными спят там прямо на дороге – берет слетел с головы, рот открыт, и так храпят сладко, что лошади проходят, хвостом задевая их лица.

Отсюда еще не видно моё селение. Надо пройти еще одиннадцать таких поворотов, чтоб прийти туда. Я делаю обратный счёт их и знаю, что на последнем повороте будет виден дом старосты, расположенный на высоте, покрытой сизым туманом. Этот туман быстро появляется, как только солнце садится, покрывает все высокие горы, и за ним не видны будут острые каменные вершины...

В этих наших районах крайнего Севера, куда ни смотри, везде горы. Каменные горы возвышаются наравне с облаками, количество камней можно сравнить разве только со звёздами, голову закидывая назад, посмотришь вверх и считаешь до затвердения во рту, до окаменения шеи... Старожилы в селении говорят, мужчины рождены от гор, а женщины – от ручья. Ручей намного меньше, чем камень, поэтому женщин тоже меньше, чем мужчин. В других селениях девушки боятся засидеться в девках, только в моём селении мужики бояться, что не смогут найти жену. Неженатые в семнадцать или восемнадцать лет уже считают, что поздно им жениться. Бедные парни, у которых не хватает серебра, чтоб привести жену к себе домой, должны жить и работать в доме жены. Такие мужчины в зятьях больше страдают, чем невестки – замужние женщины в доме мужа. В доме не смеют говорить громко, на улице не смеют поднять голову, посмотреть в лицо соседям. Несмотря на это, в моём селении мужиков, которые должны жить в доме жены, не счесть.

Случайно по дороге я повстречался с Май, идущей с полной корзиной земли на гору. Так давно не видели друг друга. Раньше, когда учились вместе в школе-интернате уезда, она была самым красивым цветком среди школьниц. Не успела она закончить школу, как её отец умер, мать ей сказала бросить учебу, чтобы вместе с ней работать в доме. Она и бросила учебу. Живёт здесь, вышла замуж, залпом родила троих детей и была оштрафована общинными властями несколькими корзинами кукурузы, потому что родила больше, чем положено. В распоряжении её семейства три участка горного поля, каждый на отдельной горе, а дом находится внизу в долине, с трёх сторон окружённой горами, последняя сторона выходит на дорогу. Лишь изредка проезжает машина, и каждый раз её две старшие дочки выбегают посмотреть, старшая несёт младшую на спине, в спешке нередко падают. Сестры Май уже все вышли замуж, в доме один-единственный мужчина, это её муж, старший зять в доме. Они с мужем каждый день уходят работать на горные поля, ночью гонят кукурузную водку, в рыночные дни возят её на лошади на продажу на рынок Лунгфин. Остатки после возгонки пойдут на корм свиньям.

Мой дом расположен немножко дальше от её дома. Надо перейти дорогу и идти пешком ровно столько, пока ноги не устанут.

Я покинул свой дом в шестнадцать лет. До моего отъезда дед повёл меня за руку к старой груше, сказал: «Посмотри вперёд, самая острая горная вершина родила таких, как ты. Когда ты вылезал из утробы твоей матери, солнце находилось как раз на вершине этой горы. Эта гора рожает таких непослушных в детстве, которые, когда вырастут, поступают только по своим желаниям. Ладно, что поделаешь, иди. Где бы ты ни был, когда ноги болят, когда дорогу прямую, светлую не видишь, тогда вернись, только надо запомнить дорогу домой».

Эта гора, вершина её острая-острая, до такой степени, что не хватает места для одной птицы. Острая вершина по силуэту напоминает кончик рога горного дикого козла, который там гордо стоит, демонстрирует свою силу.

А была ещё легенда. С давних времён, когда на этой земле было очень мало монгов, была сильная засуха. Везде жара и жажда. Дракон с высоты раздвинул облака, посмотрел на землю, увидел трудную жизнь монгов на засушливой земле, и пожалел дракон монгов, вырвал свой глаз и кинул им на вершину этой горы. Из драконьего глаза потекла вода, чистая и хорошая. Однако в соседних местах жили плохие жадные люди, которые захотели завладеть этим источником воды и захотели перенести драконий глаз к ним. Им не удалось это сделать, и тогда они задумали тёмное дело – посадили там ядовитое дерево, чтобы листья падали в источник воды, и все, кто случайно выпил эту воду, умирали. Однажды брат и сестра пошли работать в горных полях, увидели источник воды, выпили и там же умерли от яда. После смерти они превратились в пару яркопёрых птиц и не покинули этот источник воды, а остались там, днём и ночью усиленно работают, поднимая все ядовитые листья, если они падают в воду.

Однако источник воды не помог этой земле избавиться от жажды. Дракон был стар и умер, поэтому его глаз уже не имеет достаточно силы, чтобы создать хороший источник воды...

Я и Май росли в такой жажде о хорошем, полном источнике чистой пресной воды, в котором можно было бы искупаться, поплавать, чтобы наши матери не должны были идти целый день, чтобы добраться до источника, чтобы выстирать две полные корзины одежды всем членам семьи.

В семь лет я последовал за отцом, обошёл всю долину, где мы жили, бережно хранили горстки глины, перемешанной с золой, осторожно этой глиной мазали каменные углубления в ожидании воды, подаренной небом... Иногда, когда вода кончалась, я с бидоном в корзине на плече шёл пешком через ущелье, в дом Май. Её мать выделяла нам немножко их воды, хранимой в каменном углублении возле дома.

В зимние каникулы того года мы приехали в селение. В дом Май прислали сваху просить её в невестки. А за день до этого, встретившись со мной на пастбище в долине, Май сказала мне:

- Выхожу я замуж. Брошу учиться...

- Не жалеешь?

- Жалею, ещё как. Но в доме никто не работает, нужно, чтобы муж пришел работать за волом на полях...

Май вела корову на верёвке, немножко прошла и повернулась ко мне с заплаканными глазами, отрывисто спросила:

- Чу, а почему ты не попросил твоих родителей прийти к моим?

В том году Май и мне обоим было по четырнадцать лет.

В нашем селении не протекает ни одного ручья. Вода вся течёт под камнями, так говорят старожилы. Поэтому дома женщины в Тхаифинтунг или нет, можно узнать только по наличию дыма над крышей. Женщины в Тхайфинтунг мало говорят, много работают, мало времени уделяют горю и радости. Лица они все вниз держат, с раннего утра до поздней ночи. А спина у всех сутулая.

Я стою во дворе Май, где хорошо видна гора с острой вершиной. Этой вершиной разделена горная цепь Тхаифинтунг на две части. С подножья до вершины гора покрыта гречихой, которая цветёт, к концу сезона цветения цветы уже становятся тёмно-розовыми, перемешанными с туманом. Гречиха хорошо терпит холод. В этом году так холодно было, что на полях одна гречиха и растёт. Май получила этот участок горного поля от своей матери.

- У тебя дома есть кукуруза, Май?

- Совсем немножко осталось. В этом сезоне я так же выращивала, но на горном поле кукуруза мало дала початков. Если мы кушаем, то не хватает на корм лошади и коровам. А если коровы и лошадь кушают, то нам не хватает.

- Как же ты справишься, опять ждёшь помощь голодающим?

Молчание. Май подошла к корзине в углу дома, там раздаётся детский плач. Это её младшая дочь, ей всего четыре месяца, малюсенькая, как термос. Май отвернулась, приподняла рубаху и заткнула ей рот соском. Ребенок перестал плакать сразу, и слышны только смачные звуки, как она сосёт.

До нас донёсся людской говор с дороги. Односельчане возвращаются с рынка Лунфин. Бывает, там на рынке остаются на несколько дней. Так и муж Май. Она сказала, что он ушёл три дня назад.

- Почему ты не пошла с мужем на рынок. Вдруг он пропадёт в пьянстве, кто будет вести лошадь?

- Он пешком же.

- Даже пешком надо иметь пару!

Май опять замолчала, глубоко выдыхая. Долго молчала, потом тихо сказала:

- Да он ушёл на работу, очень далеко. Даже на Тэт не приедет домой. Вот младшей ещё не успели дать имя. Он хочет сына, но если рожу ещё, то нам нечем платить штраф.

С того дня, как ушёл муж, Май больше не посещала рынок Лунгфин. Скоро наступит Тэт, на этажерке над печью уже висят, сушатся бананы. Май сказала, в этом году в доме ребёнок прибавился, но взрослых на одного меньше, поэтому она сделает мало банановой сладости. На печи, возле кипящей кастрюли с кашей для свиней, валяется деревянная ложка. Эту ложку дети забыли помыть после обеда. Я узнал деревянную ложку, которую я сделал для Май. Когда была маленькой, она всегда хотела иметь большую деревянную ложку. Мне это её желание казалось очень смешным – нашла тоже, чего хотеть. Поэтому сделал я эту ложку ей только перед тем, как она собралась замуж. Я сидел над работой, руками ложку резал, а душа витает вне дома. В ушах всё звучал её вопрос, и всё вспоминал её взгляд, в этом одном взгляде видел упрёк, будто я не поднял её, когда она упала. Вот и больно порезал себе указательный палец. Этот длинный шрамик от той раны ещё остается. А у неё в доме не было мужчины с того дня, как умер её отец, деревянные ложки некому делать, старая уже так протёрта...

Младшая утихла в корзине возле огня, молча смотрит на меня сонными глазами. Май вышла в огород взять капусту, готовит ужин. Рядом усиленно работают её старшие дочери, отделяя зерна от кукурузных початков. Заметив, что я внимательно смотрю на мужской берет на стене, старшая говорит:

- Это папин берет. Ушёл ночью, забыл там.

- А знаешь, куда ушёл?

- Знаю.

- Куда?

- Односельчане побывали на уездном рынке, говорят, там встретили его.

Май кричит на дочь.

- Маленькая ещё, ничего не знаешь. Перестань нести чушь!

Она повернула лицо в сторону двери, протерла своё лицо рукавом. Я вдруг вспомнил лавку, где продают суп тхангко с кониной...

- Май, а ты пойдешь на уездный рынок делать покупки к Тэту?

- Ничего не нужно, так зачем идти. - В голосе у неё есть что-то, что задавлено в горле. – Чу, ты иди домой. Уже темно, иди, а то сестра твоя пойдет тебя искать. Завтра придёшь ещё в гости...

- Ага, ладно, пойду я...

Я хотел было спросить, на самом деле она не знает, или она скрывает правду от меня. Май боится, что я её пожалею. Я хотел было рассказать, как зашёл поесть суп тхангко на уездном рынке до того, как пошёл домой в Тхаифинтунг, однако всё смотрю на опущенное вниз лицо ребёнка с лохматыми волосами, торчащими из-под платка на голове, и никак не могу открыть рот.

Надо ссутулиться, чтобы головой не удариться о дверную рамку. В доме чад от дыма. А там под небом, далеко у подножья гор, в полях уже зацвели гречиха и груши. Чем белее цветы груши, тем холоднее будет. Зимний вечер тёмен и пасмурен. Не видна земля, не видно небо. Туман сверху уже падает на землю, покрывая поля с гречихой. Уже не видны горы... Я посмотрел в сторону печи, быстро проговорил, сам не знаю, услышали меня или нет:

- В другой день приду, сделаю вам другую, новую деревянную ложку на Тэт...


Изображение
Цветёт гречиха в северных провинциях Вьетнама.

Изображение
Деревянная ложка у монгов в провинции Хажанг. Такую же ложку делает Чу для своей школьной подруги Май.
Аватара пользователя
tykva
Супермодератор
Сообщения: 203
Зарегистрирован: 17 мар 2017 14:46
Откуда: Ханой
Род занятий: Переводчик

Re: Рассказы писательницы До Бить Тхуи - перевод Куинь Хыонг

Сообщение tykva »

В горах растёт полынь

До Бить Тхуи

Рассказ

Моя мать и маленький племянник Шинь встретили меня на перекрёстке, у подножья склона, ведущего к дому. Сам дом расположен на шаткой высоте. Стар и мал. Каждый раз, когда вспоминаю про мать, я всегда вижу в своём воображении этот шаткий дом с девятиступенчатой лестницей, откуда я делаю первые неуверенные шаги, начиная свою взрослую жизнь, и куда возвращаюсь, прячусь от бурь и гроз жизни.

Мои глаза затуманились. Я поспешила спросить: «Мама, мама, здорова ли ты? Боже, сколько я переживаю, не счесть!». «Если знаешь, что я здорова, то не вернешься, не так ли, Зин?». «Прошу, мама, так не говори. Я же только что приехала, если ты меня жалеешь...». Моя мать отвернулась лицом в другую сторону, замолчала. Выдох лёгок, но длинен, как холодный ветер, дующий прямо в мою грудь.

Шинь обнял меня за шею, уткнул свой мокрый нос в мою щёку: «Тётушка, бабушка страдает старческим слабоумием». «Перестань, нехороший!». «Правда же, так сказал мой папа».

Нас в семье у мамы и папы только двое – я, да мой младший брат Зан. Мой отец погиб на войне, когда мне было всего 10 лет. Моя мать больше не выходила замуж, осталась в доме мужа, ухаживала за свекровью, вырастила всех братьев и сестёр мужа, и нас. Моя бабушка умерла, все тёти вышли замуж, и дяди переженились. Я оставила родную землю, Зан вскоре женился и тоже уехал, в одночасье мать осталась почти одна-одинёшенька. К счастью, Зан женился на землячке, а когда родился маленький Шинь, то моя мама нашла утешение.

Моя мать шла впереди, ведя за руку маленького Шиня, медленно поднимаясь по склону. Я испугалась, разве её спина уже стала такой сутулой, на самом деле? Вот на чём время оставляет свой жестокий след, на её фигуре, без всякой жалости и замедления. Ноги тоже не слушались её, а восходящая дорога кажется ей длинней, круче и неровнее. Раньше, на этой же дороге, я ставила братика Зана на лист кокоса и тянула за собой, сбегая вниз с громким криком. Нередко падали, лицом ударились в землю, но не плакали. Однако бабушка знала и за нас заступалась, не давала матери нас бить. Потом Зан скажет: «В этот раз я пожалел маму. У неё ведь отняли и право учить, и наказывать собственных детей». В этих словах прозвучал упрёк в адрес бабушки. Ведь наша бабушка была известна во всём краю Тачоонг жестоким обращением с невесткой. А сама всю жизнь прожила в дом старшей невестки, отказываясь переехать к другим сыновьям и дочерям.

Невестка моя вернулась с поля, в спешке спустила коромысло, полное рисом, под лестницу, поздоровалась: «Ой, ты вернулась, сестра Зин! Едва тебя не узнала. Становишься красивей, как цветок, тем и мучаешь наших парней». Улыбается она широко, показывая ямочки на щеках. Она моложе меня на 4 года. Когда она пришла к нам жить в невестках, местные парни пришли к нам в дом свадебную водку пить и попадали пьяными, не смогли уйти. Местные в Тачоонг говорят, что мой брат Зан образованный, поэтому её отец отдала свою дочь за него только за тридцать, на самом-то деле она может стоить все сто. Сто серебряных монет, сто килограмм курятины, сто килограмм свинины, сто литров кукурузной водки. Если жених не из богатых, то он будет трудиться до конца жизни, чтобы погасить такие долги. Когда невестка пришла в дом жить, я была рада, потому что тогда в какой-то степени могу быть спокойна, оставив семью. Она, похоже, богом создана, чтобы быть невесткой в нашей семье, так как она похожа на мою мать, начиная с самых незначительных привычек в быту и в еде. Как будто у мамы появилась ещё одна родная дочь. Я не послушалась её, как она хотела. Я вырвалась из дома и ушла. Иногда в борьбе за жизнь на чужбине я устаю до такой степени, что хочу спрятать лицо на её груди и плакать вдоволь. Однако всё живу далеко от матери, ещё дальше и дольше.

В коромысле четыре крупных пучка риса, несмотря на тяжесть, невестка легко подняла на свои плечи, легкими шагами шагает по лестнице, оставляя девять ровных мокрых следов. Взяв пучок, она равномерно распластала рис для сушки на полу в конце двора. Там лежит на сушке уже несколько десятков таких пучков. "Много ли в этом году собрано риса, невестушка?». «Много. В этом году хороший урожай. Хватит на твою свадьбу. А ты... вернёшься ли, чтобы выйти замуж в горах, Зин?». «Поздно, никто уже не захочет жениться на 26-летней старухе. Остаюсь я в девках». «На высокое дерево сильный человек полезет, Зин».

Я внесла свои вещи в дом, взяла коромысло, пошла за невесткой на поле, помогая ей принести срезанный рис домой. Невестка идёт быстрыми шагами, не обращая внимание на колючие ветки, цепляющие её за икры. «В этом году все семьи оставили горные поля, пошли вниз обрабатывать водные. Даже клейкий рис там выращивают, новые сорта, сейчас можно битьём отделить зерна от соломы, как обычный рис. Но бабушка Шиня сказала выращивать клейкий рис старого сорта на горном поле, чтобы готовить рис и пироги на полнолуние, и ещё надо отложить в ожидании тебя...».

Скошенный рис лежит на поле. А когда высушится, лишь одного огонька хватит, чтобы всё стало чисто, готово к новому посеву. Вечер медленно ниспадает на тёмно-жёлтые горы и леса вдали. Ветры порывами дуют по горным склонам и долинам, развевая запах дыма из выцветших домов, которые видно в стороне селения народности фула.

Чумазый мальчуган гонит большое стадо коз с горы. Проходя меня, он остановился, широко открыл любопытные добрые глаза. Я улыбаюсь дружелюбно, спрашивая: «Привет! Как тебя зовут?». «...». «Твой дом вон там у ручья?». Спрашиваю так, потому что когда проходила этот ручей, я увидела хозяйство - дом с сараями, стоящими рядышком. Мальчик ничего не говорит, издавая только робкие непонятные звуки. Он неожиданно подал в мою сторону пучок тёмно-зелёной травы, показал язык, повернулся и пошёл, звонко хлеща своим кнутом по воздуху.

Невестка тихо проговорила: «Немой. Возможно, ты уже не помнишь. Когда ты ещё дома жила, он часто приносил рыбу продавать маме. Сейчас он ночует в разных домах, по несколько дней. Ему около двадцати, но таким и остаётся, не растёт уже... Что он тебе дал? Полынь? Ух, так далеко пошёл, вот почему поздно вернулся...». И я только сейчас заметила знакомый терпкий запах...

Я замолчала. Зан удержал длинный выдох. На подносе тарелка с тушёной полынью кажется расплывчатой и размывается... У меня в подсознании зазвучали звуки потопной воды, все смывающей на своём пути из верхов вниз по течению. В ушах зазвучало тресканье на солнце сухой коры деревьев, одинокий жалобный зов детёныша-оленя, ищущего свою мать, и ветры, прошуршавшие по крыше. В том году, когда была сильнейшая засуха, я шла за матерью с двумя поленьями бамбука на спине, проходили мы две горы, до отдалённого места от Тачоонг полдня ходьбы, до места, где нашли воду, перемешанную с мхом в маленьком углублении среди камней.

Очень холодно было, ледяной туман падал на землю порывами. Утром выходишь и видишь, что вся зелень вокруг завяла. Тыква не успела дать плоды, уже высохла. Семена садовой горчицы мать рассеяла уже месяц как, но не дали они ростки. Без тыквы и горчицы зимой у населения в наших краях не было других овощей. Один день, второй, месяц..., в еде имеется только маниока с солью. Зан плачет. Бабушка за ним, а за ней и мать. Вечером того дня мать пошла в огород, взяла пучёк горькой полыни, а бабушка ей говорит: «Не стоит так поступать, мать Зин». Мать проговорила в нерешительности: «Думаю, ничего. Раз коза её ест, то, наверно, и мы можем». Нет овощей в пище, у всех рот уже покрыт волдырями. Однако с давних времен у нас никогда не кушали полынь, её собирают и приносят в дом только тогда, когда в доме кто-то болеет. Её жарят на горячем камне и ставят больному под подушку.

Собранную полынь мать отварила, потом тушила с прокисленным рисом. Несмотря на кислый вкус риса и соль, полынь на тарелке остаётся горькая. Я постаралась и съела несколько ростков, а Зан от горького вкуса выплюнул сразу и заплакал. Однако от полыни мы выздоровели. Постепенно привыкли к горькому вкусу, чувствовали облегчение в кишечнике. Бабушка выложила её в пиалу и понесла к соседям. Односельчане последовали примеру мамы, собирали и употребляли полынь в качестве зелени. Чем больше срезали, тем сильнее растёт полынь, вопреки засухе, несмотря на холодные ветры, шумно продувающие по земле. В полях, в огороде, под домом на сваях, где стоит пустой сухой глиняный сосуд для воды, везде растёт полынь, как дар от неба, в возмещение своей суровости.

Маленький Шинь уже заснул, показывая свой круглый животик огню. Мать взяла в руки недоделанную рыболовецкую сеть и продолжает работать, невестка варит кашу для свиней и очищает зерна собранного риса от соломы. Зан курит трубку. На печи каша уже закипела, когда мать начинает разговор: «Зан, скажи твоей сестре хоть слово. Ты же ждал её прихода домой». Невестка медленно говорит: «Ты ж работник местной власти, разговаривать с чужими ты мастер, что, так трудно говорить с родной сестрой?». Зан подвигал всем телом, с трудом выдавливает: «Зин приехала надолго же, завтра скажу. Дайте ей отдохнуть с дороги...». «Не, не на долго я. Приехала я лишь на несколько дней. У меня много дел там...». Зан всегда такой – не боится чужих, но всегда побаивается родную сестру. Ведь с детства я всегда властвовала над ним. А я так не хотела бы. Потому что у моего отца всего один-единственный сын, а он ведь старший в нашем роду...

Зан выговорил всё-таки, с трудом выложил всё, что хотел, временами украдкой смотрел на мать, однако она сохраняет неучастие к разговору. Оказывается, они с матерью находятся в несогласии, это, что ж, вечное несогласие старого и нового. Власти общины в настоящее время проводят у жителей местных селений агитацию нового образа жизни, гигиены, культурного быта, призывают изменить старый образ жизни и искоренить некоторые несоответствующие новому времени обычаи и привычки... Однако Зан, один из тех, кто должен идти вперёд, быть примером в этом, застрял на упорстве собственной матери, как будто споткнулся, застревая ногой, о порог в собственном доме. Трудно ему, трудно. Вот не знаю, остаюсь я дома только на несколько дней, смогу ли я ему помочь.

Мать поторопила всех спать, открыла сундук и достала из него мой костюм, хранимый с того дня, когда я ещё жила дома. «Помнишь ли, как правильно надеть?». «Да мама, но... такие постриженные волосы, как же надеть головной убор?». Мать сделала длинный выдох. «Знаю я, не могу уже тебя задержать дома. Высокие горы, дремучие леса не могут твои ноги задержать. После моей смерти, неизвестно, вернешься ли ты в Тачоонг? За какого человека ты выйдешь замуж, Зин? Почему до сих пор ты его домой ещё не привела, я могу хоть ещё увидеть его лицо и руки? Или ты боишься, что твой парень презирает тебя, твою деревню? Смогу ли я принять при жизни чашку водки от зятя, посмотреть, эта чашка полна или нет...».

Я горько зарыдала. Уже давно так не плакала. Что я скажу матери, раз решила уехать, оставив родную землю ради своих страстных надежд, стараясь бороться, вырваться от тьмы и недоступности родной земли, от боязни быть «оцененной» как мать или невестки. Чем ещё могу оправдать свой поступок, так, чтобы она довольна была? Я тискала в своём объятии ее маленькое, холодное тело. Куда, мама, пропала твоя теплота, полнота живучести? Где твоя полная грудь, грудь вдовы? Где твои волосы, пропитанные ароматом риса, терпким вкусом полыни, солоноватым вкусом палёной лимонной травы?

Тихая ночь, слышно только, как вода течет в бамбуковом водопроводе. Не знаю, сколько раз Зан уже заменял эти трубки на новые с тех пор, как я покинула дом. Вдруг услышала я грустный крик домашнего геккона. Я вспоминаю отца со слезами на глазах. Когда был жив, он также держал дома гекконов. В дождливую ночь запустил нескольких пойманных гекконов под соломенную крышу, они там и остаются жить, не убегают. Бывало, их стая становится большой, до десяти особей, и такими наглыми стали, что ползали по порогам. А по количеству криков можно определить погоду на завтра. Если это чётное количество, то дождь будет, а если нечётное – будет солнечно. Мой отец слушал, и согласно этому крику определял, что из домашних дел делать завтра.

Вспыхнула пограничная война, наша семья начала эвакуироваться. Остался воевать вместе с местными партизанами отец. Когда военные действия временно закончились, мы вернулись домой, а отец погиб. Наш дом был разрушен, домашние гекконы разошлись неизвестно куда. Бабушка со слезами сказала, что это они последовали за моим отцом. А этой ночью... снова закричали гекконы. Неизвестно, есть ли среди них те, которые были потомками тех, что были тогда? Лежу считаю, считаю, и так и не могу определить, количество криков их чётное или нечётное. А мать жалуется, что в последние годы погода капризная, урожаи тоже нестабильны.

«Зин, а Зин, не спишь ещё?». «Да, мама, что ты хочешь мне сказать?». «Завтра скажи Зану, пусть уходить жить в общинном центре, если не хочет дома жить». «Ой, нет, мама, что ты говоришь? Он не смеет так поступать». Мать проговорила дрогнувшим голосом: «Более шестидесяти лет я жила как ручей, вода вниз течёт. Скоро вот настигну реки, скоро отправлюсь за твоим отцом, а сын заставляет поворачиваться, вверх по течению течь. Он... твой брат Зан...». «Но, я думаю, нет никакой в этом сложности...». «Это как это нет? Или ты, Зин, с ним тоже заодно? Зин, многими поколениями у нас люди живут в доме на сваях, а под людьми живёт всякий скот да птица. Вдруг твой брат захотел вывести буйволов в сад жить, так заболела буйволица, сколько не давала подсоленную воду, всё не может выздороветь. Гусей тоже выгнал в отдельное место. Утрами надо теперь их искать. Тут один, и там другой... И ты, и он, с малолетства сидели и спали на полу, а когда выросли до вот такого роста, вдруг принёс он домой мебель. Ещё говорит, что надо быть приличными хозяевами, когда придут гости. Что значит приличность? Что за приличность, когда гости хорошо одеты, но не разуваются перед входом в дом? Сидят они за столом, спиной к алтарю. Хлопают они по щекам детям, гладят им голову... А когда я начала говорить, то он вообще захотел снести этот дом, чтобы построить кирпичный дом с черепичной крышей. Я болела, велела ему зарезать козу, вызвать шамана, чтоб скорее выгнать злой дух, а он отказывается, заставил пить какие-то лекарства, одни пилюли красные, другие зелёные... Вы, дети, теперь становитесь мудрыми, хотите вы следовать за низинными людьми. Мне не надо. Нет у меня таких детей. Я тут умру». Худая грудь у неё чаще поднимается, застучало сердце быстрее, отрывистее. Она плачет без слёз. Старость уже унесла последние горькие слезы её жизни.

Долгое молчание, и мать слегка освобождается от моих объятий, осторожно поправляет одеяло на мне. Я встала, спрашивая: «Ты куда в такую ночь?». «Спи ты. Пойду я посмотрю на новорожденного буйволёнка. Попросила мать Шиня дать буйволице сухую половицу для утепления, но, кажись, забыла она». Вечером господин Тао из далёкого селения Нгамдангвай приходил, попросил оплатить аванс, чтобы купить буйволёнка, когда он подрастёт. У него от рождения белая шерсть, у нас таких буйволов не используют в качестве тяглового животного, избегая, как нехорошую примету. Но мать не захотела продать. Она жалеет буйволицу-мать. Очень долго просил гость, а мать всё не хотела взять его деньги.

Я никак не могу заснуть. Чем позже становится, тем холоднее. Это привычно для здешних мест. Несмотря на жару днём, которая может высушить солому толщиной в несколько ладоней, ночью всё равно холодно будет. Круглый год не расстаются с тёплым одеялом. Вот и тяжёлое одеяло, под котором я лежу, пахнет памятью. Когда собралась она замуж, моей матери было шестнадцать. Она сидела месяцами над ткацким станком, чтобы сделать это одеяло. А ведь кроме одеяла она должна была ещё приготовить множества полотенец, шарфов и костюмов. Мать рассказывает – в первую брачную ночь очень холодно было, однако она наотрез отказывалась спать под одним одеялом с моим отцом. В конце концов, отец сел у огня, курил свою махорку до утра. Мать вышла замуж, пришла в дом отца жить без приданного, так как мой дед – её отец - умер рано, она росла у дядя и тети. Бесприданная невестка должна жить тихо-смирно у печи, как кошка, с утра до ночи не сметь поднять лицо, не сметь кушать досыта, в восемнадцать лет стала она ещё худее, меньше ростом, чем когда вышла замуж. Моя старшая сестра родилась, но вскоре заболела воспалением легких и умерла, не прожив и месяц. Около десяти лет прошло, пока я не родилась, наконец...

В северных горных районах рано наступает зима. Когда первые жёлтые листья у персиков и слив отрываются от ветки, вода в ручье уменьшается. Течение в основном проходит под камнями. Ветры приносят холод гор и камней. Полынь становится сухой, корни уходят далеко, глубоко в затвердевшую землю, и становится она тёмно-коричневой от жестоких заморозков. Днями, порой неделями, не видно солнца, даже при полнолунии не видна луна. Это относительно свободное от работы время года. Девушкам остаётся только сидеть дома за ткацким станком у огня, щёки красны от тепла. На горных полях растёт только гречиха. Гречневые зерна не так вкусны, как кукуруза или рис, зато цветы красивы. Чем холоднее погода, тем красивее, насыщеннее цвет гречишных цветов. Вся гора, где поля одной семьи сливаются с полями другой, покрыта этими розовыми цветами, до неба длятся. Со всего поля собирают порой всего несколько корзинок зерна, но все сажают, потому что она такая, нетребовательная. Когда урожай кукурузы уже собран, зима начинается, гречневые зерна бросают на поле. От холода даже трава не растёт, но гречиха бурно развивается. Поэтому во всех хозяйствах сеют гречиху, чтобы зря не простаивали поля.

А когда слышится звук конских копыт возле дома, на грушах зацветают белые цветы, это наступает весна. Мужчины, взяв и повесив на пояс нож, выходят из дому в поиске крупных свиней, их покупают и режут на Тэт. Пришла весна, но холод ещё стоит до марта или даже апреля. Пастухи, когда выгоняют коров и коз на пастбище, не могут пока не взять из дома тлеющий соломенный фитиль для разжигания огня, и от холода у всех кожа на лице трескается, красная.

Как только земля начинает рыхлеть, коровы и козы наслаждаются свежей травой, и вода начинает течь по бамбуковым водопроводам. После Тэта целый месяц праздники отмечаются в селениях, одним за другом. На любом рынке собирается большая толпа молодых парней и девушек, нарядно одетых, блестящих серебряными браслетами и кольцами. Мало покупок делают, главным образом любуются друг другом. В своё время мой отец также впервые увидел мою мать, когда она поправляла свою причёску на одном из таких рынков

Вернувшись, мать не легла в постель, а подошла к очагу, раздула огонь в печи, взялась снова починять рыболовецкую сеть. Свет огня играет на её силуэте, на седых волосах, на лице, покрытом морщинами... Вдруг почувствовала я страх, откуда, не знаю, появляющийся. В уме явился ясный образ: открытый пустой гроб, приготовленный матерью к собственной смерти уже лет пять или шесть назад, возле которого, часто шаля, играли маленький Шинь с детворой. Это огромное каштановое бревно стоило трёх коз, Зан притащил его домой на буйволах...

Я вышла посидеть с матерью. Немножко погодя, когда петухи начали петь, невестка тоже встала, стала на цыпочки и достала плоскую корзиночку с солью, которая лежит сушится над печью, перемешала её. У нас в селении будет большой праздник полнолуния в этом июле. Даже в самых бедных семьях у детей будет новый костюм, на кухне готовят сладости из банана и баньгу вдобавок к большой пароварке красного или пурпурного риса. В детстве, бывало, я заставляла маленького брата Зана пойти в далёкие гуляния с ровесниками в Кхуойнам, где играли в городки или вращающиеся волчки, а когда хотелось есть, мы заходили в любое хозяйство, и везде находились для нас сладости. Обычно июль считается дождливым, однако в дни полнолуния всегда светло, солнечно. Мужчины заходят в гости попить водку у друзей, бывает, на несколько дней подряд.

Невестка напоминает: «В полнолуние этого июля ты должна приехать домой, Зин. Уже два раза ты не приезжала, мы наделали сладостей, не смогли съесть. Если делаем мало, то бабушка говорит, вдруг ты приедешь, да еще с друзьями, вдруг не хватит, вот и добавим муки, добавим бананы... Ах...». Я посмотрела на мать. Хочу спросить, она только делает вид, что на меня обижается, а в душе всегда любит да жалеет свою дочь больше всех на свете, но мать, кажется, не обращает на нас внимание.

Ранним утром, ещё не видно человеческого лица, Зан уже собирается уходить, сказав на выходе, что на собрание в уездном центре. Он посмотрел на меня, желая сказать что-то, однако постоял в замешательстве и помолчал, ушёл. Рев мотора его «Минска» удаляется и затихает. Меня мучает это грустное лицо брата, который совсем недавно ещё со мной спорил за каждый кусок жареной маниоки. Говорят, хотят перевести его на работу в уездном центре, но он не хочет уходить из родного селения. Зан, в отличие от меня, тесно связан с местом, где родился. Так и не может переехать, несмотря на представленные возможности и шансы повыситься. Я жалею и чувствую благодарность к своему брату, так как он на себя взял всю ответственность перед матерью. Там, в другом мире, я уверена, и мой отец будет доволен.

Шинь встал, лицо не помыв, взял меня за руку и потянул за собой вниз по лестнице: «Пойдем, тётя, гусей искать, а то бабушка ругает папу». «А где их искать?». «Я знаю, где. Иди быстрее». Шинь бегом вёл меня к ручью, где упорно толчёт пестик в ступе под течением вода. Вся стая гусей там и на самом деле собралась. Спят на одной ноге, а голову под крылом. Все закричали, когда их разбудили. В нашем селении во всех домах держат гусей вместо сторожевых собак. Два гуся хватит, и можно уйти из дома, не закрывая ворота.

Как только мы согнали гусей домой, моя мать уже ждет нас под лестницей в ожидании. «Кто разрешил тебя идти так рано, да рубашку не надевать, а Шинь?». Мальчик делает вид, что её не слышал, быстро проговорил: «Мы с тётей Зин пошли искать гусей ж. Хорошие, послушные гуси. Надо только сделать для них маленький шалашик у водопровода, бабушка. А, бабушка, - он запнулся немножко в замешательстве, – бабушка не ругай моего папу, не обижайся на него. Жалько ведь. Бабушка, прошу, головой покивай. Давай, покивай, как я делаю». Сказав, он несколько раз кивнул головой. Моя мать смотрит на мальчика, в глазах заиграли искринки, как будто заулыбалась. Шинь похож на моего брата как две капли воды, начиная с тёмной кожи, узких миндалевидных глаз и до прядок вьющихся волос. Он по-настоящему является образом Зана лет двадцать назад... Кажется, мальчик старается, как может, чтобы разрешить то дело, которое его отец, как ни старался, всё не может понять, как сделать. И моя мать доверяет ему. Наверно, только потому, что пока он находится в её объятиях, он служит соединяющим звеном между ней и детьми, которые хотят вырваться в дальние высокие полёты.

Под лестницей, где сейчас стоят моя мать и маленький Шинь, лежит очень большой камень. Отличающийся синим оттенком цвета, камень до такой степени большой, что на нём хватает места для десяти человек. Мой отец вытащил этот камень из ручья после зловещего полноводья. На этом камне я встретилась с отцом в последний раз, внимательно слушала его последние напутствия и горько плакала, не хотела отпустить подол его рубашки. Позже, уж не счесть сколько раз я стояла на том его месте, лицом к высокой вершине горы Тэйконлинь, покрытой густым туманом, и чувствовала теплоту, источник силы и живучести, чтобы продолжать делать свои шаги там, по жизни.

Солнце восходит. Красное, как огонь, оно предвещает жаркий день. Под таким солнцем достаточно сушить рис три дня, чтобы стал он совершенно сухими, и его можно уже хранить на этажерке над печью. Ежегодно, после сбора урожая, на этажерке, пристроенной по длине дома над печью, полным полно риса и кукурузы. Початки кукурузы свисают вниз, а на них лежат пучки риса. Если урожайным выдался год, то не успели употребить ещё весь предыдущий урожай, а уже можно собирать новый. Моя мать рассказывает, в старину у бабушки с дедушкой стояли ёмкости с рисом, которые превосходили возраст младшего дяди.

Слышны звон и звук копыт. Это Немой гонит коз на пастбище в гору. Он остановился у наших ворот, ждёт, когда моя невестка выгонит наших коз. Я сказала невестке: «Давай, я пойду с ним». «Да незачем. Он один справляется. И ещё, очень-очень далеко идти, Зин». «Дойду, сколько там дороги будет. Хочу найти горькую полынь». «Только за этим? Скажи, пусть принесёт. Зачем идти, зря силы тратить, устанешь».
Аватара пользователя
tykva
Супермодератор
Сообщения: 203
Зарегистрирован: 17 мар 2017 14:46
Откуда: Ханой
Род занятий: Переводчик

Re: Рассказы писательницы До Бить Тхуи - перевод Куинь Хыонг

Сообщение tykva »

Гора Тэйконлинь (провинция Хажанг), где происходит большинство событий, и служит она фоном почти всех рассказов До Бить Тхуи.

Изображение
Аватара пользователя
tykva
Супермодератор
Сообщения: 203
Зарегистрирован: 17 мар 2017 14:46
Откуда: Ханой
Род занятий: Переводчик

Re: Рассказы писательницы До Бить Тхуи - перевод Куинь Хыонг

Сообщение tykva »

Старинные чайные деревья в горах Тэйконлинь - фото Та Фыонга:
http://www.nhat-nam.ru/forum/viewtopic. ... 464#p68464

Изображение

Изображение
Аватара пользователя
tykva
Супермодератор
Сообщения: 203
Зарегистрирован: 17 мар 2017 14:46
Откуда: Ханой
Род занятий: Переводчик

Re: Рассказы писательницы До Бить Тхуи - перевод Куинь Хыонг

Сообщение tykva »

Изображение
Постановка нового рассказа До Бить Тхуи "Четырёхглазая коза"*


* По вьетнамскому обычаю животные с двумя контрастными пятнами на лбу, похожими на вторую пару глаз, считаются очень умными. Например, четырёхглазая собака моего дяди:

Изображение
Аватара пользователя
tykva
Супермодератор
Сообщения: 203
Зарегистрирован: 17 мар 2017 14:46
Откуда: Ханой
Род занятий: Переводчик

Re: Рассказы писательницы До Бить Тхуи - перевод Куинь Хыонг

Сообщение tykva »

Изображение
Выступает писательница До Бить Тхуи на презентации двух своих новых книг.

Изображение


Зам. главного редактора Литературно-художественного журнала ВНА, писательница, подполковник До Бить Тхуи:
http://www.nhat-nam.ru/forum/viewtopic. ... 359#p66359

Изображение
Аватара пользователя
tykva
Супермодератор
Сообщения: 203
Зарегистрирован: 17 мар 2017 14:46
Откуда: Ханой
Род занятий: Переводчик

Re: Рассказы писательницы До Бить Тхуи - перевод Куинь Хыонг

Сообщение tykva »

Изображение

Изображение
До Бить Тхуи с матерью.

http://giaitri.vnexpress.net/tin-tuc/sa ... 40-p2.html
Аватара пользователя
tykva
Супермодератор
Сообщения: 203
Зарегистрирован: 17 мар 2017 14:46
Откуда: Ханой
Род занятий: Переводчик

Re: Рассказы писательницы До Бить Тхуи - перевод Куинь Хыонг

Сообщение tykva »

Чанг А Кхань

До Бить Тхуи

Рассказ

В ночь накануне Тэта старая Ва взяла охапку бамбуковых веточек, ими очищает дом от паучьих сетей, причитая:
«Проходит Старый, скоро будет Новый год. Я выметаю дом, но не выгоняю дух отца, матери, сына в доме. Я выметаю, но не выгоняю дух золота, серебра и драгоценностей. Не выгоняю дух риса и кукурузы. Выметаю, выгоняю дух болезней и хворей, выгоняю плач и стон, выметаю плохие разговоры, выгоняю приметы похорон, выметаю всё плохое, выгоняю всё плохое в глубокую пропасть, в далёкое море, так, чтобы не смогло найти дорогу назад...» (*)
Она дом подметает, свои мысли держит в голове и непрерывно причитает при этом. Она ведь желает, чтобы стадо благополучно прожило зиму, в Новом году родилось несколько телят. Желает, чтобы руки были быстры, ноги были крепки, чтобы поработать ещё на горных полях, выращивать кукурузу. Желает, чтобы кукуруза росла хорошо, дала крупные початки, чтобы моль не проедала собранные эти початки. Только так она сможет накопить немного имущества, помогая Кханю найти жену. А как только она успела вымести последнюю сеть, висевшую как раз над дверью, то к ней в дом гость зашёл.
- Тётя Ва, ты дома?
- Ага, дома. Кто это ко мне пришел в последний день года?
- Да пришел я с делом, неспроста, тётя.
- Даже с делом, надо сначала войти в дом, выпить пиалу водки. Новая водка, только что сварила. Даже ещё теплая.
- С удовольствием!
Мужчина лет сорока, высокого, большого роста перешагнул порог, низко голову держа. Сам нашёл себе сидение, сам перевернул полено в очаге так, чтобы огонь горел ровнее. Полено крупное, даёт крепкий уголь, а если уголь в очаге не треснет, в новом году острия плуга и бороны не сломаются, даже если о камни споткнутся.
Выпив половину пиалы водки, мужчина начал говорить. Медленно, трезво, ясно. Только слушательница от его слов замирает.
Он просит отпустить Чанг А Кханя с ним на другую сторону горы навестить одного человека. Да. Именно Чанг А Кхань, её сын.
Потому что этот человек умирает. У неё опухоль в животе, и когда фельдшер-пограничник послал её в провинциальную больницу, оттуда её сразу доставили в центральную больницу, но опухоль уже съела всю её внутренность. Центральная больница отвезла её на скорой в провинциальную, провинциальная отвезла в уездную, из уездной больницы тоже дана была машина скорой помощи, довезла её до общины. Тут вызвали молодёжь нести её домой. Дома она уже лежит при смерти, не может говорить, только вынула из-под подушки детскую шапочку. Малюсенькую, для новорожденных, к которой прикреплен шерстяной помпон красного цвета.
Эта шапочка когда-то принадлежала Чанг А Кханю.
В это время Чанг А Кхань режет горло у очень крупного петуха, у которого до такой степени тяжёлый гребень, что, кажется, вот-вот упадёт. Это жертва на алтарь главному богу-покровителю дома. После зарезанья Кхань возьмёт его кровь и ею капнет на место обитания бога, вместе с несколькими самыми яркими перьями петуха. Кхань хорошо знает это священное дело, тщательно его выполняет.
Ва сидит на своем месте молча, следит за каждым движением сына.
И повернулась посмотреть на стул, на котором сидел гость. Посмотрела она на выпитую пиалу водки. Посмотрела на полено, которое гость перевернул в очаге.
И думает она о умирающей. Думает она также о Кхане, который в этом году вступает в подростковый возраст, плечи уже начинают расти в ширину, подошва на ногах становится толстой, руки уже покрыты шрамами.
Гость ведь сказал: дай нам взять его временно, всего один раз. Вернём его тебе сразу, самое позднее – сразу после наступления Нового года. Успеет он вернуться домой и сделать первый шаг через порог собственного дома в Новом году.
Как это, временно взять. Как часто тут берут быка у соседей, чтобы успеть вспахать поля в один день?
И она думает о покойном Шине. При смерти, перед тем как сделал последний выдох, он ещё успел сказать: Кхань – твой сын. Я в своей жизни считаю одну тебя женой, моя старая.
Уже совсем стемнело. Она, опираясь на колени, встала, пошла в комнату Кханя, приготовила ему одежду, фонарь, тёплый шарф и вынула две купюры в 10 тысяч донгов, спрятанные на дне сундука.
Всё готово, она позвала сына:
- Иди с этим гостем, который ждёт тебя у ворот, сделать одно дело там, за горой. Как сделаешь, сразу вернёшься домой.
Кхань посмотрел на неё широко открытыми глазами:
- Куда ты хочешь меня послать в такую позднюю ночь?
- Там один человек умирает. Хочет тебя напоследок встретить, обязательно нужно ему встретить. Если не придёшь, то человек умрёт, но дух его будет витать на белом свете, сделает больными всех людей от мала до велика.
- А кто этот человек? Почему ему нужно встретить меня?
- Иди, там узнаешь. Стоит перейти эту гору Тишан, и ты узнаешь. Иди быстрее!
Кхань посмотрел на бледное лицо матери, стоит, как врос с корнями.
Старая Ва набросила тканевую сумку через плечо сыну и подтолкнула его из двери.

Кхань не знает, что он появился на этом свете за цену быка.
Когда Чанг А Шинь увел того быка на верёвке из родных ворот, то до того, как плотно за собой закрыл уже прохудившиеся деревянные створки, повернулся головой к жене и сказал:
- Верну тебе сына.
И на самом деле, через год он принёс домой сына, как пообещал. Ему дали имя Чанг А Кхань. Прямой наследник семейства Чанг в общине Шашшеоти.
Прямой наследник семейства ценой быка, недорого ведь. Все так говорили, чмокая губами.
Однако, каким образом Шинь мог променять быка на сына?
Шинь приехал на свадьбу сына своего самого близкого друга в селение Хашунг. Встречаются старые друзья, сидят друг напротив друга, а между ними – большушая тарелка с варёной телятиной и кукурузная водка-самогон. Так крепко пахнет, что как понюхаешь, уже хочется запьянеть. А когда молодожёны уже погасили лампу, и начали раздаваться звуки, как будто они боролись в постели, друг ему сказал: надо обязательно иметь сына. Без сына после смерти мы станем голодающими духами.
- Но у меня не будет сына. Уже десять лет старались, скоро станем куском мяса в супе тхангко. И жаль старую жену, не могу её бросить.
- А кто сказал тебе её бросать. Оставь её, можно еще пользоваться. Я знаю одно место, где требуют всего одного быка.
А из комнаты молодожёнов звук борьбы всё усиливался, несмотря на очень толстую земляную стену, казалось, что они упали на пол. Только молодые люди так могут, а он, как говорила старая жена - «зеваешь, зеваешь и заканчиваешь».
Старая жена также говорила ему: «Или давай, я поищу тебе девку. Пусть рожает, я буду кормить детей». Однако он не согласился. Он жалеет старую жену. Он её называет «старой», однако у неё розовые щёчки, полная грудь, мягкий живот и нежные руки, прожил с ней 14 лет, а страстная любовь к ней не убавляется. Он просто не может согласиться с ней.
Однако сейчас как никогда ясно он услышал звуки борьбы молодых людей. И знает, что скоро появится на свет ребёнок, плач которого может прорезать черепицы. Как кукуруза даёт початки, и зёрна из этого початка вырастут в новую кукурузу.
И под влиянием звуков этой борьбы молодожёнов он согласился с другом взять из дома быка, чтобы поменять на сына, так решительно, чтобы его кукуруза тоже дала початок, и зёрна из початка тоже бы выросли. В доме, если живут без этого звука, то дом скоро станет пустым, без хозяина. Вот почему до сих пор он только и думает об этом.
И на самом деле он увёл быка. Сама старая жена собственноручно выбрала ему самого красивого, здорового быка – рыжего с коричневым пятном на лбу между рогами. Она и проводила его до подножья горы Тишан и там долго стояла, смотрела ему вслед. Он вёл быка и голову повернул назад, смотрел на жену. Издалека хорошо видно, как ветер, продувая, поднимает её красочную юбку. Издалека он не видел слёзы, текущие по её розовым щекам.
Она потом долго сидела на земле перед хлевом, смотрела на то пустое место, где был бык. Она сидела там дотемна, когда свиньи уже вовсю стали кричать от голода, требуя корма, только тогда взялась за брёвна в хлеву, чтобы подняться.

Кхань и незнакомый, оказавшийся ему дядей, ушли уже давно. Не зная, что думать, Ва встала, надела на себя тёплые вещи, на шею набросила шарф, нашла фонарь, кликнула собаку и побежала за ними.
Когда она дошла до подножья горы Тишан, то увидела, как их фонарь сверкает высоко на вершине.
Она шла вперёд, за ней бежала собака. Иногда она забегала вперёд, поднимала заднюю лапу, писала, ждала хозяйку и снова бежала за ней. Эту собаку Шинь принёс домой сыну, когда Кханю исполнилось два годика.
В четыре годика Кхань, быстрый, как белка, гнался за птицей и упал в пропасть. Семь-восемь мужиков из селения целый день искали и нашли его полуживого, как кусок мяса под ножом перед тем, как отправиться в кастрюлю. У него была поломана одна нога, порвано одно ухо. Весь мягкий такой. Целый месяц лечился, только после этого смог снова подняться на ноги. С того дня целый месяц он сидел у неё на спине, руками обхватывал её шею, а голову наклонял к её затылку. Она брала верёвку, привязывала его раненую ногу к себе, веревкой поднимала ногу к животу. Она работала в поле, варила кашу для свиней, даже купалась в ручье всё равно с ним на спине, потому что как только опускала на землю, то он громко рыдает, плачет.
А когда у него молочные зубы начали выпадать, она взяла первый передний зуб, забросила на крышу, он туда полез, искал, без этого зуба не спускался на землю, а когда нашёл зуб, то там и остался сидеть, потому что не посмел самостоятельно слезть вниз. Ждал, пока она вернулась домой и сняла его с крыши.
Поднимаясь в гору, она думает, как же ей жить без этого сына.
Она ещё помнит первый день, когда муж принёс его домой. Маленький, лежит в корзине, щёки красны, как спелые яблоки, а реденькие волосы торчат из-под вышитой шапочки. В первую ночь она взяла своё одеяло, пошла спать на чердак. Шинь брал ребёнка на руки, то лёжа, то сидя в постели, потому что сильно он плакал. До полуночи так громко плакал, что Шинь поднялся, заходил вокруг дома. Однако ребенок ещё громче заплакал. Она не удержалась, спустилась, раздула огонь и взяла его в свои руки. Она подняла одеяло, оказывается, он весь мокрый и грязный. Она помыла его, поменяла пелёнки, и мальчик затих, губами чмокая. И к ней прильнул к груди, как щенок к собаке. Она растегнулась, дала свои соски, однако её груди не давали молоко. Мальчик заплакал, она почувствовала боль в сосках и тоже заплакала. Она уже не могла оставить ребёнка, о нём не заботиться. Если корова упадёт в пропасть, она должна ведь будет позаботиться о телёнке. И она не может закрыть глаза на человека...
До сих пор каждый раз, когда видит, как Кхань сидит и ест с аппетитом кукурузные лепёшки менмен с овощным супом, она всё ещё чувствует жжение в своих сосках. Разве должна она вернуть сына той женщине?
Когда Шинь отвязал веревку, хотел увести быка, она сказала мужу:
- Если захочешь с ней жить, останься там.
Он смотрел на неё во все глаза:
- Ты что, правду говоришь?
Она только кивнула, потому что в горле комок поднялся.
- Не жалеешь?
Она не отвечала. Чего жалеть-то. Не жалеть же то, что принадлежало тебе много лет и вдруг в одночасье уже не твоё, ты не можешь пользоваться, тебе не дадут больше пользоваться, потому что хотят отдать другой. Не надо это жалеть.
Как будто поняв всё, что у неё на уме, Шинь сказал:
- Всё твоё останется твоим. Я только временно попользуюсь в другом деле.
Это «временно» у него длилось триста сорок шесть дней.
Однако, ему не долго дано было быть отцом. Когда Кханю было четыре года, он умер от разрыва желудка. От того, что после питья чувствовал облегчение боли в желудке, он непрерывно пил. Язвы не лечились водкой, его желудок от водки только прорвало, и его уже никто не мог спасти. Однако он умер довольным, потому что оставил жизнь счастливым. У него есть хороший сын и хорошая жена, которая воспитывает этого сына, да ещё большое стадо – более десяти коров, да ещё во много раз больше коз.
После смерти мужа у неё остался Кхань. Он день за днем растёт высоким и крепким, добровольно делает все тяжелые работы, помогая матери, уступает ей вкусную еду, выполняет всю домашнюю работу до того, как побежит за ворота за красивой юбкой, мелькнувшей где-то за забором.
Только одного Кханю не дано знать, что отец променял быка на него. Вначале Ва всё про себя думала - эта женщина, что если родит одного ребенка и получает за это по быку, то, наверно, у неё большое стадо. Она думала о своей курице, которая кудахтает до головной боли, пока снесёт одно яичко. Оказывается, на этом белом свете есть такой человек, который ничего не делает, только сидит, рожает и получает быков. Вот странно!

Собака остановилась у одной неплотно закрытой двери в ожидании. Она чуяла запах Кханя по дороге, поэтому привела хозяйку в правильный дом. Ва стояла долго в нерешительности перед чёрными дверями. В ночь накануне Нового года очень темно, она смогла дойти до дома только благодаря тому, что дорожка, ведущая туда, покрыта белыми камушками. Батарейки в её фонаре сели ещё там, у начала подъёма. В доме видны некоторые тревожно шагающие туда-сюда люди, одна лампочка освещает в доме, а другая висит под низкой верандой.
Запустив руку в свою вышитую сумку, Ва вынула почти не выцветшую малюсенькую детскую рубашку, которая ещё пахнет легким типичным запахом краски индиго, и решительно вошла в дом.
Лежащая под красным покрывалом с изображением павлинов на смертной ложе женщина похожа на ребёнка. Сморщившееся лицо от длительной боли уже ничего не выражает, только глаза немножко засверкали, когда увидела Ва. А Ва заметила, что эти глаза ей знакомы, как будто где-то их уже видела.
Она показала умирающей детскую рубашку и заметила в этих знакомых глазах слёзы. Она ведь хотела сказать умирающей, что Кхань и есть её ребёнок, в детстве он так быстро рос, что рубашка не успела полинять.
Родственник подложил эту старую детскую рубашку под подушку умирающей и взял Кханя за руки, вытащил его из комнаты. Мальчик стоит остолбеневшим, как бревно, с белым лицом.
Ва села у постели, низко наклонилась к её рту послушать, что она говорит. Изо всех сил напрягаясь, она расслышала одну фразу, которая заставила её побледнеть, её лицо стало даже бледнее, чем лицо её сына Кханя, и она чуть не упала назад. Особенно, когда она посмотрела в ту сторону, куда указала глазами умирающая, на стену, где висит голова огромного быка с изогнутыми рогами. Между рогами знакомое коричневое пятно, хорошо выделяющееся на рыжей шерсти...
Собака бежит впереди. Кхань следует за ней вторым, и замыкает процессию Ва. Она заставляет сына идти впереди себя, потому что боится, что он может споткнуться и упасть в пропасть. Однако Кхань боится, что у матери глаза плохо видят, ноги слабые, чего доброго упадет позади, и он не успеет заметить. Долго спорили, наконец пошли. Кхань впереди, а мать следует за ним с фонарём в руке.
В тёмную ночь, глядя на покорную походку сына, она чувствует, как будто кто-то ей соль на душевную рану сыпет. До этого, когда перешагнули деревянные ворота того дома, она остановилась, напоследок спросила:
- Если хочешь, можешь остаться, Кхань.
Однако Кхань ей ответил такими же словами, которые когда-то сказал его отец:
- Я сюда временно взят, я должен вернуться к тебе.
С тех пор мать и сын больше не говорили ни слова. Вершина Тишан уже позади. Горести или радости тоже все позади. А впереди висит большая страшная тайна, которую Ва не знает, сказать сыну или нет. Это то, что сказала ей напоследок перед собственной смертью та женщина. Она сказала:
- Кхань не из фамилии Чанг. Он пошёл от фамилии Ванг. Чанг А Шинь его взял да кормил.
От неожиданности она чуть не упала. Проглотив комок в горло, она проронила вопрос:
- А что он...?
Женщина только повертела глазами вместо отрицательного покачивания головой. А она ведь ещё хорошо помнит день, когда муж пришел домой с ребёнком на руках. Передавая в её руки, он с детской радостью сказал:
- Вот он. Всего один разок, и сразу получился.
Тогда ей хотелось было броситься на него с ногтями-когтями. Не поверишь...
Шедший вперед Кхань неожиданно остановился и низко наклонился к земле. Она с оторопью спросила:
- Сына, что с тобой, ноги болят?
- Ты садись ко мне на спину, мама. Понесу тебя домой. Ты потеряла одну туфлю на ноге, по дороге наступаешь на острые камни, разве не чувствуешь боль?
Только тогда она направила свет фонаря на свои ноги. На самом деле где-то уронила свою одну дешёвую резиновую туфлю коричневого цвета по дороге, кровь с большого пальца так и течёт...
Кхань поднимает мать на свою уже начинающую раздаваться в ширину спину. Собака бежит впереди, временами останавливается в ожидании хозяев. Дорогу домой она знает лучше, чем они, поэтому она берёт на себя ответственность, показывает им дорогу.
Мелкий весенний дождь начался, и кажется, что слышно даже, как распускаются цветы на сливах.

(*) – Народное причитание, согласно культурологу Хунг Динь Куи.
Аватара пользователя
tykva
Супермодератор
Сообщения: 203
Зарегистрирован: 17 мар 2017 14:46
Откуда: Ханой
Род занятий: Переводчик

Re: Рассказы писательницы До Бить Тхуи - перевод Куинь Хыонг

Сообщение tykva »

Красные камушки

До Бить Тхуи

Рассказ

Мать положила в корзину рис, соль и сказала: «Неси Зину». Зин это мой младший брат, в этом году ему исполнилось шестнадцать лет, поэтому настала его очередь ехать с пчёлами на пасеку в Фалау. В нашем селении Тачоонг во всех домах разводят пчёл. Как только сезон начинается, то в селении становится пусто, остаются только женщины да дети, мужики все разъезжаются в леса по пасекам.
Совсем уже стемнело, когда я дошёл до пасеки Зина. В лесу, как только солнце садится, то туман появляется, тяжёлым покрывалом лежит на крыше лесного шалашика из сухих листьев. Зин построил шалаш под старым дубом у самого края леса, а пчелиные ульи аккуратными рядами расставил вокруг. Быстро густеет туман, скоро эти ульи уже не будут видны. Туман залезает даже в шалаш, а вне этого шалаша капает крупными каплями. Разжигая большой костер, в котором варится рис в бамбуковых поленьях, Зин рассказывает: «Вчера ночью кто-то из лесных зверей зашёл в шалаш на ночёвку, а я даже не заметил. Утром увидел только пучок шерсти у себя на шее». «А ты лицом к огню лежал во сне?». «Да вначале только, немножко погодя отвернулся, потому что устал на одной стороне лежать. Но, а что?». «Надо лежать лицом к огню, чтобы лесной призрак тебя не утащил». «На самом деле?» - голос у Зина дрогнул. «Ну да, на самом деле! Лесной призрак, если хочет кого-нибудь утащить, надо ему своим ртом померяться с этим человеком. Во сне людям часто снится, что могут что-то вкусное съесть, поэтому рот и открывают. А это всё равно, что открыть дверь для призрака в своё тело. А лежишь когда лицом к огню, то если даже рот твой открывается, призрак всё равно огня боится, не смеет пройти». Зин на самом деле уже всем телом дрожит. «Если так, то вчера ночью лесной призрак ко мне уже заходил. Ничего пока не случилось, наверно, только потому, что вчера во сне не открывал я свой рот». Я смотрю в темноту леса. Зин смолк ещё до того, как легли спать. Он же знает, что я часто шутливо пугаю его такими вещами, но он, наивно-несмышлёный, почти всегда попадается.
Ночной лес дышит дикостью. Начало месяца, новая луна робко показалась и исчезла. Слышно, как ветер дует, и в шуме ветра можно различить и тихое спокойное течение ручья по камушкам. У нас в этих краях в каждом селении свой ручей, который несёт воду жителям этого селения.
Рассказывают старожилы, раньше, когда люди жили вместе в одном селении, исток тоже был один-единственный, не должен был делиться на разные ручьи. Однако потом, когда людей стало очень много, то они должны были разделиться, расходиться и поселиться в разные места, порой на такое большое расстояние, что потребуется идти целый день. И все хотят себе побольше присвоить, даже исток. Так появились ручьи: ручей Фалау течет в Тачоонг, ручей Намтхао в Намтхао, а Шантхунг – в Тачай. Остался общим только исток Красные Камушки, где на самом деле лежат красные такие гальки, от которых даже вода становится красноватой. Сухие листья если падают в ручей, то тоже становятся красными.
Девочка с мокрыми волосами, ноздрями едва-едва шевеля, держит в руке крупное полено бамбука, медленными осторожными шагами подходит к ручью. «Эй ты, зачем так рано пошла за водой?». «Доставляю воду маме». «Кто твоя мама?». «А ты её не знаешь». «Знаю. Я всех людей в Тачоонг знаю». «Но моя мама не живёт в Тачоонг. Она живёт на вершине горы Такхау». «А почему так высоко живёт?».

... В том году, когда мне было 19 лет, мне удалось постоять под одним красным зонтом с самой красивой девушкой, самой хорошей певицей на праздничном рынке. Она и согласилась бы стать моей женой, если бы несколько дней спустя, когда в моей ладони ещё чувствовалось тепло от её руки, я не повстречал бы Лы по дороге на уездный рынок, куда ехал продать мёд. Лы вынул свой нож, приложил к шее моей лошади, гнусавым голосом прокартавил: «Со-и е-о-ых сезо-ов е-ё лой-ёт, ы о-е не с-о-ешь е-исся а о-й сес-ле. У- ы о-л-а-ая ля-а» («Сотни медовых сезонов ещё пройдет, и то ты не сможешь жениться на моей сестре. Ну ты, порванная тряпка»).
Ещё за десять лет до этого, когда я и Лы были несмышлёными детьми, которые еще не знали наизусть все ходы в лесу, я подбил Лы положить осу в рот и пососать. Он из самого богатого семейства в нашем Тачоонг, в котором серебро зарыто под столькими столбами в доме, что не счесть, поэтому презирал он ровесников, рассчитывая на своё богатство, и, имея свои дорогие игрушки, играл только в одиночку. Именно поэтому и в том возрасте ещё не знал, что от осиного укуса могут тяжело заболеть даже взрослые. Поэтому, как только положил эту осу в рот, у него сразу закатились глаза, упал вниз лицом на землю, и язык моментально вырос, разбух во рту. От такой забавы мне весело было недолго, а страх всё увеличивался. От страха удрал я на горное поле, прятался там несколько дней подряд. А Лы и без этого был шепелявым, а после этого случая вообще не может выговорить слова. С тех пор мы с братом постоянно дрались с ним, потому что, когда мы проходили ворота его дома, он натравлял собаку на нас.
И как, не знаю, появилось-то у меня желание жениться на его сестре-красавице. Сам понял, что не получится. Как только видим мы с ним друг друга, сразу хочется плюнуть в лицо, мы не сможем стать братьями. Год спустя Мэй вышла замуж. Семейство её мужа живет в Такхау. В тот день, когда Мэй, одетая в самый красивый свой наряд, поднялась вверх в горы в селение Такхау, я пошёл против течения ручья Фалау к тому месту, где она часто сидела, и слезам своим дал свободу течь в ручей. Вода утекла, слезы по Мэй тоже утекли, но её образ остаётся в моем сердце, следы от её ног остаются на травянистой дорожке, цветная ниточка от её пояса застряла на кустике...

Девочка подняла подол юбки, склоняясь над водой, набрала воду в своё полено и, поднявши личико, добавила: «Очень холодно. Я семена травы бросила в поле, но они не дали ростки. Для них надо набрать воду в этом истоке Фалау. В нашем Такхау воды полно, но мамка говорит, что вода Такхау не годна так, как вода Фалау. Мамка моя не местная в Такхау». Девчурка повернулась, наклонившись в одну сторону от тяжести, и пошла. Мне хотелось ей сказать: «постой, помогу!», однако только стою, потеряв дар речи.

В былое время в хозяйстве у Лы не разводили пчёл, однако каждый год у него в углу дома стоит самое большое количество поленьев, полных мёдом. Собранный за долги, отнятый в ссорах, купленный по дешёвке от нуждающихся мёд. Его отец весь мёд оставляет дома, а когда сезон уже кончился, когда на рынке ни у кого не остается мёда на продажу, тогда и начинает он свой мёд продавать. Поэтому год за годом его семейство богатеет и богатеет, а бедные год за годом беднеют.
Много лет подряд в горах случалась засуха, ручей Фалау истощился. В селении все от мала до велика должны были идти целый день на реку, чтобы набрать воды. Неожиданно в том году случилось полноводье. Вода, как голодный тигр, в одну ночь съела селение, остались только тут и там соломенные крыши, прогнувшиеся под водой. Старик Лу, отец Лы, сидит на высоком месте, перед его глазами плавают буйволы туда-сюда, и не может он ничего предпринять, чтобы стадо остановить. Он не сдержал гнев, вынес остро наточенный нож из дому и, стоя в открытом месте под небом, публично произнёс скверные слова в адрес Небесному владыке. Он яростно ругал грязными словами владыку, землю, леса и горы, ручьи и реки. Чем больше ругал, тем больше шёл дождь.
После полноводья бедный люд в селении рад был увидеть на полях, и высоких и низменных, толстый слой красного аллювия, нежный, как скопление рисовой половы. Следующий урожай, значит, будет богатый. Дождь перестал, но тяжело заболел старик Лу. Проболел три дня, семь дней, месяц, и так и не может с постели встать. Жена и дети позвали домой местного знахаря, тот велел переселиться в другое место, поменять направление двери. Им не оставалось ничего делать, кроме как покинуть селение Тачоонг, ни с кем не простившись.

Я несу в корзине на своей спине несколько бамбуковых поленьев с мёдом домой. В корзину положил красный, как кровь, камушек из ручья. Пройдя по дороге недолго, я заметил, что корзина стала тяжёлой, как будто кто-то давит на моё плечо. Обнаружил я, что камушек уже стал коричневым, ничем не отличается от обычных камушков у низовья в селении.
А за моей спиной, далеко-далеко, если подниму лицо, то ещё вижу селение Такхау, покрытое белым туманом. Какие-то крупные птицы широко открывают крылья, стремительно летают вкруг этой вершины. Когда впервые увидели друг друга на том весеннем, праздничном рынке, Mэй сказала: «Слушая твою игру на дудке, всё хотелось бы стать птицей, стать стрелой, чтобы взлететь к солнцу». И пообещал я, что буду играть одной ей, только ей одной, из-зо дня в день, каждый день. А в день, когда она вышла замуж и с мужем перешла горный склон Такхау, я бросил свою дудку в огонь.
Шёл я быстрыми, почти бегущими шагами. Там внизу, где густым покровом растёт бамбук, ручей Фалау тихо течёт в сторону Тачоонг.


Изображение
Девушка народности хому несёт воду в бамбуковых поленьях
Аватара пользователя
tykva
Супермодератор
Сообщения: 203
Зарегистрирован: 17 мар 2017 14:46
Откуда: Ханой
Род занятий: Переводчик

Re: Рассказы писательницы До Бить Тхуи - перевод Куинь Хыонг

Сообщение tykva »

Изображение
Слева направо: Куинь Хыонг (tykva) и До Бить Тхуи, известная военная писательница, подполковник, зам. главного редактора Литературно-художественного журнала ВНА. Фото на презентации фантастического романа в Ханое, 24 апреля 2013 (фото ozes)
ozes
Администратор
Сообщения: 48545
Зарегистрирован: 15 мар 2017 14:33

Re: Рассказы писательницы До Бить Тхуи - перевод Куинь Хыонг

Сообщение ozes »

Очень хорошая новость! Наша дорогая Хыонг сегодня получила от писательницы До Бить Тхуи разрешение о переводе на русский язык повести "История девушки по имени Пао" и большого исторического романа "Владыка земли".

Ждём новых переводов!


"История девушки по имени Пао", фильм 2006 г.:
viewtopic.php?p=17427#p17427

и фото Старого Тигра старинного дома и других мест в горах провинции Хажанг, где снимался фильм:
viewtopic.php?p=17414#p17414
Аватара пользователя
tykva
Супермодератор
Сообщения: 203
Зарегистрирован: 17 мар 2017 14:46
Откуда: Ханой
Род занятий: Переводчик

Re: Рассказы писательницы До Бить Тхуи - перевод Куинь Хыонг

Сообщение tykva »

Звучит губная гармошка за каменной оградкой
До Бить Тхуи
Рассказ

(По которому снят фильм "История девушки по имени Пао")

Построив шалашик на участке горного поля, полученного в подарок от давнишнего закадычного друга, старый Чунг переселился туда, взяв с собой маленькие горшки, рис, соль, керосин и собаку. Увидев заготовки мужа, старуха спросила: ты что, хочешь навсегда переселиться или как, не хочешь больше вернуться домой что ли, с собой берёшь слишком много. На что он ответил: так поле же очень далеко от селения, через реку переправиться должен, дорога неудобная, вдруг придется на ночь там остаться... Отвечая, сам он про себя знает, что всё это лишь отмазки, ведь если отлучится он от дома, то домашние без него окажутся без защитной стены, негде от дождя спрятаться и нечем против ветра подпираться. Ещё не говоря уж о том, что в их селении в последнее время случалось так, что у кого-то стащили то козла, то свинью, даже было дело, когда утащили корову. Несмотря на такое обстоятельство, ворота в их двор построены со времён предков, и с тех пор не были ни разу отремонтированы, створы висят только для того, чтобы обмануть чужой взгляд, одним лёгким толчком можно их разрушить. А он уходит из дома не потому, что не умеет или не хочет заботиться о домашних делах, не потому, что хочет сам каждый день в одиночку мясо есть, запивая водкой. Он чувствует себя неловко, нехорошо, как будто погода переменяется к грозе, но несколько дней никак не случается эта гроза. Глядя на спину старшей Май, которая сидит там, измельчает стебли колоказии на корм свиньям, он чувствует, как быстро летит время. А младший Чай уже так вырос, стал выше мачете заокуам на длинной рукоятке, что стоит в углу дома. Надо будет за ними ухаживать, кормить ещё несколько лет, а когда совсем вырастут, родительский дом покинут, как птицы улетают из гнезда, вот тогда как он сам будет - сыт ли, голоден ли, богат ли, беден ли - ему всё равно будет. А старуха, наверное, тоже так же, как он, думает.

Старый Чунг ушёл жить в полевом шалаше, в доме в первые дни чувствуется пустота, а на общую трапезу выставляли лишние пиалу и пару палочек. Ночью Май перешла в комнату старой мамы, как она её называет, спать с ней в одной постели. Обычно старая мама ложится спать поздно, когда Май уже начинает погружаться в сон, ведь старуха должна ещё пройти напоследок посмотреть хозяйство, ворота и двери, двор и дом, все тлеющие куски угля в печи тщательно затушить, выгнать собаку и привязать её сторожить возле конюшни. Но когда старуха ложится, Май обязательно спросоня заключает её крепко-крепко в свои объятия. Её тело горячее, как печь, говорит старая мама.

А в эту ночь Май тоже поздно ложится. Пустота в доме удваивается – Чай увёл лошадь для спаривания, старуху вызвали посмотреть заболевшего ребенка у соседей, а там, за каменной оградкой, кто-то страстно играет на губной гармошке данмой. Эту зазывающую мелодию Май услышала впервые на рынке несколько недель назад и слышала за своей спиной уже несколько раз. Гармошка её зовёт, зовёт. Она ускоряет шаги – музыка спешит за ней, а если она замедляется – гармонист тоже свои шаги замедляет. И вот, в эту ночь посмел уже выследить её дом...

Несколько раз Май хотела подняться и выйти, однако ноги дрожат так, что она снова садилась. Шитьё на платке не вяжется, она постоянно ошибается орнаментами, а иглой уже несколько раз себе пальцы поранила. Наконец-то она сдержала себя, не обращая внимание больше на эту музыку, и ушла к себе в спальню, полив водой на горящие головни дров. Пусть поиграет ещё подольше, и придется ему уйти в конце концов. И вскоре послышались нерешительные стуки копыт, как будто не хотелось ему уходить. Человек издалека, значит, на коне прискакал. Стоял так долго в холодном тумане, смотри, чего доброго, не дай бог, хворь подхватит.

Лежит она в постели, лежит, но сон не приходит. На чердаке кошка берёт своих котят за загривок в пасть и нервно ходит туда-сюда, роясь в кукурузных початках. В доме не хватает людей, ветер дует с одного конца в другой, тишина звенит в ушах. Май открывает свои глаза и снова закрывает, старается не смотреть на огромный сундук, который стоит в углу дома. Там, в сундуке, старая мама прячет очень красивый костюм, вышитый всеми цветами радуги. Она пообещала, что когда будет выдавать Май замуж, то подарит ей этот костюм.

Однако вчера глубокой ночью, ну, уже почти на рассвете, Май случайно проснулась ото сна и увидела, как мать надела на себя этот костюм. Куда это она собирается в красивом наряде? Сезон свадеб закончился, в родне уже никто не играет свадьбу, не выдают дочерей замуж, не женят сыновей. Куда собирается старая мама? Разве что она собирается на рынок-ярмарку, которая состоится 27 числа этого месяца? А если так... ну и что, Май? Или потому что отец, оставив всех дома, ушёл жить в полевом шалаше? Или знал отец, что мать собирается на эту мартовскую ярмарку, поэтому ушёл? Она ведь раньше не обдумывала причину перехода отца через реку Нёкуэ, только сейчас охнула, почуяв что-то такое ненормальное. Уход отца теперь ей кажется не похожим на то, что другие мужчины обычно делают, когда строят шалаши на горных полях и спят там, чтобы защитить свой урожай от чужого домашнего скота или дикого зверя. Думает Май, думает и не находит ответа, и сон совсем не приходит. Она чувствует, как растёт тревога, не зная толком о чём, но чувствует, как будто кто-то зажигает огонь в её животе. Там у веранды капли росы с крыши падают на дно сухого каменного водоёма, звучат, как редкие капли дождя...

В этом году зимой было холоднее, чем обычно, и холода дольше держатся. В марте, да и в апреле ещё холодно. Зацвели абрикосы и груши поздно, после Тэта. Все говорят, в этом году весенний праздник 5 мая, не хватает веселья. Однако до мая ещё далеко, а погода в этом году меняется не в пользу людям, от холода зерна кукурузы и риса никак не дают ростки. Земля с каждым днём сохнет. На горных полях должны ждать ростки, чтобы удобрения разбрасывать. Но забота об урожае не может омрачить праздник, назначенный на 27 марта.

Вдруг слышно, как собака у веранды радостно заскулила, хвостом бьёт о земляную стену. Вернулся домой отец. Старая мама, которая вернулась чуть раньше его, пошла открыть ему дверь.

- Что так рано возвращаешься, почему не дождаться солнца, туман чтобы убавился, чтобы не так холодно было?

- Ага, - отец отвечает хриплым голосом. – Хотел было, но попутные решили раньше переехать реку, разрешили бесплатно сесть на катер, поэтому решился отправиться в путь с ними. Как дела дома?

- А так, абы как. Выбились некоторые брёвна в конюшне. Если останешься дома, время есть, почини.

- Хорошо, хорошо, сразу всё сделаю.

В их доме всё обветшалось, всё старое. И конюшня в том числе. Ведь эту постройку отец Чунга построил ещё до рождения младшего сына. Уже не помнится, сколько лошадей там жило, сменяя друг друга. Прочна постройка же, ничего не скажешь.

Утром Чунг обошёл хозяйство, хорошенько осмотрел конюшню, взяв пилу с ножом, чтобы сразу починить поломанные места. Старая мама следовала за ним, готова помочь при надобности. И разговор между собой затевают.

- Старая мамаша, в этом году весна опаздывает, а на ярмарку 27 марта собирается много людей. У нас кукуруза, хорошо, если ты сделаешь водку и понесёшь на продажу.
- Ах, не надо делать, у нас много водки стоит. До Тэта в роде Шунг была свадьба, попросили у нас, но родственники им подарили много, им у нас купить и не понадобилось, теперь та у нас остаётся.
- Так ты на лошади повезёшь на ярмарку продать, ведь так?

Что-то такое неладное звучит у него в голосе, она сразу почувствовала. Водку эту она сама дома гнала, хорошая, может стоять сколько угодно, чем дольше, тем вкуснее станет. А до следующего Тэта у них ещё много дел в семье, когда водка нужна, так зачем торопит её продать? Она посмотрела на него, смотрела в ожидании объяснения, однако он делает вид, что очень занят починкой конюшни, не обращая на неё внимание, и эту фразу обронил случайно, сам не осознавая. А ведь всем известно, что на эту ярмарку 27 марта несут на продажу водку, чтобы вместе выпить с покупателем. Пить до опьянения, чтобы даже если этот покупатель забудет заплатить, то ничего страшного, а если вспомнит, что заплатить надо, то может заплатить последними монетами, которые принёс на рынок, чтобы купить столь необходимую в собственном хозяйстве соль.

А ярмарка эта на 27 марта назначена, но на место рынка рано приходят, с 21, 22 числа уже собираются люди, и льётся водка. Ведь целый год работали на полях, голову не поднимая, ухаживали за горохом и кукурузой и дома работали во дворе, голову не поднимая, ухаживали за курами и свиньями и у всех выпадает только этот рыночный день для веселья, для отдыха. На рынок идут без детей, так что всецело могут отдаться веселью, развлечению и водке. Даже если мужчины забывают где-то нож с арбалетом, женщины забывают про кашу для свиней или пару палочек, над ними никто не смеётся.

А между старым Чунгом и его женой существует очень много преград, которые ограждают этот их разговор. Во всем виновата гостья, посетившая их дом ровно за один месяц до Тэта и ушедшая. Если бы ушла просто так, не сказав ничего, то о ней забыли бы, ан нет, перед уходом пообещала вернуться весной, после Тэта. Если эта гостья слово своё сдержит, то уже скоро в их дом вернётся.

Ровно за месяц до Тэта, в тот день, когда старая мама вместе с Май делали сладость из рисовой муки банькхао, к ним в дом пришла гостья. Это мама Хоа.

Открывая ворота, Май сразу узнала маму Хоа, однако та стояла остолбенев, смотрела на Май, глазами не моргая. Май подумала, неужели она растёт так быстро, что мама Хоа её не узнала сразу, и повернулась к ней спиной, побежала в дом, а мама Хоа за собой с трудом втащила огромную сумку. Май почувствовала в себе порыв жара, её колени дрожат. Она почувствовала, что недобрый ветер подул в дом и, разрушая порядок в доме, разбрасывает всё в разные стороны, и всё станет перевернуто, ничего не будет на своем месте. Зачем мама Хоа ни с того ни с сего вернулась, ушла бы насовсем, навсегда. Май с братом уже забыли всё, что с ними случилось, и с возвращением мамы Хоа они должны теперь всё вспомнить, что ли?

Мама Хоа входит в дом, наклоняя голову, сказала приветствие отцу, сидящему у чайного стола. Отец поднимает голову, смотрит на неё.
- А... снова вернулась!
- Да...
Мама Хоа невнятно отвечает, голову ещё ниже опускает, в руках мнёт лямки сумки, которую ставит перед собой.
- Зачем вернулась?
Отец спрашивает как будто к слову, не совсем и хочет вопрос задавать.
- Хочу... хочу просто повидаться. Посмотреть, как вы...
- Ну, взрослые стареют, а дети растут...

Отец говорит, как будто перед ним пустота, без слушателя. Отец позвал Май и младшего Чая. Только Чай вошел к ним, а Май так и осталась там, на веранде, как будто она не услышала зов отца.

Старая мама выходит, велела перенести охапку свежих дров из конюшни в печь сушиться, тихо говорит на ухо Май, но она чувствует, что старая мама её ругает.

- Доча, нельзя. Нельзя таким образом вести себя. Это мама Хоа, не чужая, которую где-то там по дороге ты встретила однажды. Уже давно мама Хоа не навещала наш дом, но ты ведь её не забыла, неправда ли?

Май повернула голову, горько заговорила в ответ:

- Я помню больше тебя, старая мама. Всё помню. Помню ту корову, которую увели чужие...
- Ах, не поминай старое позабытое. Помни, что стоит помнить, а что надо забыть – забудь. Вчера из-за дождя вода в ручье помутнела, но эта вода не может вечно стоять мутной. Также и люди...

Что сказала старая мама, Май не может заставить себя забыть. Май бегает туда-сюда, неся дрова из конюшни за печь. Одно полено уронила в кастрюлю, где кипит-варится каша для свиней. Май не обращает на это внимание. Лицо её покрывается потом, испачкан весь её костюм. В последний её приход с дровами Чай стоит перед порогом, смотрит на Май с высоты своего роста:

- Ты что, правда такая несмышлёная, остаёшься ребенком четырёхлетним?

Май поджала губы. Младший брат, несмотря на огромный рост, ещё сам ребенок и уже посмел говорить старшей сестре таким поучительным тоном. Май отмахнулась от его руки, занесла свежие дрова за печь и взяла то полено, что упало в кастрюлю, нервно мешает кипящую кашу так, что забрызгала всё вокруг.

Старая мама Мао пришла жить с Чунгом в одном доме уже более 20 лет назад. В то время она была известна во всей местности красотой и умением вести хозяйство, во всех селениях знали, что нет девушки красивее Мао, нет такой, кто вышивает краше Мао, и ткёт быстрее, чем Мао. Во всей местности только у Чунга хватило серебра, риса и водки, чтобы заплатить выкуп и жениться на ней. После свадьбы Мао перешла жить в дом Чунга, но в ночь накануне свадьбы она не смогла сомкнуть глаза, потому что слышно было, как играли на губной гармошке у каменной оградки. До утра было слышно, как нехотя уходит лошадь по тропинке вдоль ущелья, а когда стук копыт почти стих, снова заиграла данмой, уже издалека. Мао встала с постели, посмотрела через маленькое окошко, а дом укутан в таком густом тумане, что даже за оградкой её огорода ничего не было видно. Слышна только данмой, её музыка как стрела, летит через туманную пелену, вонзается в её сердце, с грустью упрекает её. Мао плачет, ведь с тех пор та губная гармошка уже никогда больше не играла для неё.

Год, два, три года прошли, у супругов не появлялись дети. Вначале родные со стороны мужа ещё искали лекарей и лечения, однако вскоре оставили их в покое. Родители мужа один за другим ушли из жизни, в родне невестку жалеют, как родную дочь, не хотели заставлять Чунга снова жениться, несмотря на то, что у них в роду самым молодым мужчиной является он, Чунг.

Когда они остались одни на свете, уже несколько раз Мао говорила Чунгу: верни ты меня в дом родителей, женись на молодой, но Чунг не слушал её. Чунг хотел сохранить Мао, как надёжные двери в свой дом. Чунг знает, никто в его доме не может заменить Мао. Каждый раз, когда выходит из дома по делу, он всегда старается возвращаться скорее, потому что боится, что Мао грустит в одиночку, Мао не может спать, лёжа одна в холодной постели.

Но однажды местные власти решили построить дорогу на Тхыонгшон, в селениях каждое хозяйство должно выделить одного добровольца, чтобы принять участие в этом деле. Каждый день Мао встаёт рано, чтобы сварить мужу рис и курицу, чтобы он досыта дома поел, да ещё хватило ему на обед. Однако по мере работы дорога становится всё длиннее и длиннее, работать должен он всё дальше и дальше от дома, и до такой степени, что ему уже пришлось там же и ночевать, не успевал он вернуться домой. Он брал с собой рис, чтобы там готовить себе обед вместе со всеми. И ему удавалось посетить жену только раз в несколько дней, зато каждый раз он подбадривает жену, что будет работать ещё недолго, потому что дорога уже почти готова.

Так случилось, что работа по строительству этой дороги завершилась только по осени. Широкий дом как будто осиротел без Чунга, везде холодно, поэтому когда пришёл он домой, то застал жену уже несколько дней больной, лежит в постели без еды.

Однако Чунг вернулся не один. С ним был ещё один человек из отряда добровольцев. Это была молодая девушка, моложе Мао на несколько лет. Девушка была родом из низменных земель.

Mao молча перенесла свои вещи в комнату покойной свекрови. Она там часто убирается, однако без жильца стояла заброшенной. Когда Мао перенесла туда сундук приданного, который принесла в дом мужа в день свадьбы, Чунг встал у двери в их спальню, выдвинул руку, хотел удержать Мао. Мао посмотрела ему прямо в глаза. Чунг не смог выдержать этот взгляд, отвернулся и отпустил Мао. В эту ночь Чунг сидит, занимается обточкой рукоятки своего ножа у печи допоздна, Мао тоже не готовит постель, а вынесла стебли колоказии, чтобы измельчить. Никто не говорит ни слова, слышно только, как нож о доску стучит. Когда всю колоказию уже измельчила, Мао поднимается, бросила траву в кашу для свиньи и, наклоня голову, подбросила ещё дров в печь, и только тогда Чунг собрал всю храбрость, взял Мао за подол рубашки и просит её садиться рядом с ним. Однако уже и сидят рядом, а Чунг, не зная, как начать, всё точит и точит эту рукоятку, так, что поранил себе палец. Он поднимает этот раненый палец ко рту, сосёт кровь и всё не решается заговорить первым. Мао смотрит на огонь, её щеки красны, и Чунг её боится, боится её молчания. Лучше заговорила бы она...

С тех пор в доме жили втроём. Спали на трёх разных постелях в трёх углах дома. Трое крайне редко разговаривают друг с другом. Мао в кухне, Хоа в доме, Чунг в огороде. Сидят вместе только во время трапезы. Ночами слышится скрип от трёх кроватей. А на утро, встают рано ли, поздно ли - у всех троих тёмные круги вокруг глаз. Не жизнь, а мучения, чего доброго, до болезней и истощения доведёт такая жизнь. Однажды Чунг встал, подошёл к двери в правую комнату, однако дверь заперта изнутри. Чунг стоял долго у двери, тихо-тихо откашлялся, однако человек в этой комнате молчит, не встаёт. Но слышен тихий плач из левой комнаты. Слышно, что плачущая уткнулась лицом в подушку. В эту комнату дверь не заперта, стоит полуоткрытой. Несмотря на холод, лицо Чунга всё в поту...

После рождения Май, Хоа всё ещё остается в доме, не уходит, как Чунг пообещал Мао. Однако Хоа на самом деле не умеет делать работу в поле, выращивать горох, даже не знает, как следует зажечь печь. Когда Май исполнилось 2 месяца, Хоа оставила девочку со старой мамой Мао и ушла в уездный городок, там открыла лавку, где торгует обувью, и редко-редко навещала дочь.

Май была хилой, как кошечка. С раннего утра до поздней ночи она лежала в связке на груди старой мамы, сосала до крови грудь, которая не даёт молоко, ведь хотелось ребёнку материнского молока. А когда Май было 2 годика, ещё не могла самостоятельно перебраться через высокий порог дома, мама Хоа родила ещё и младшего Чая. Чай занял место старшей сестры в связке, которую старая мама носит перед собой, и берёт в свой рот соски, сосёт грудь, которая никогда не даёт молоко у старой мамы.

Мама Хоа всё реже и реже навещала дом. А если даже заходила навестить, то только на несколько минут, никогда не оставалась на пиалу риса. Каждый раз приносила для Май с братом многоцветные конфеты, обувь и одежду, но каждый раз после её ухода Май с братом все конфеты бросали лошади в корыто, обувь и одежду оставляли в сундуке у старой мамы, где они так и лежат зря, потому что брат с сестрой привыкли к самотканым вещам старой мамы.

А когда Май было одиннадцать, Чаю девять, мама Хоа в последний раз навестила их и после этого никогда больше не заходила. В тот раз она осталась на ужин, даже переночевала со старой мамой и Май с братом. Отец отлучился на охоту, а маленькие Май с Чаем рано легли спать. Утром встали, маму Хоа уже не застали. Старая мама рассказала, мама Хоа ушла очень рано, сама встала, сама открыла ворота и ушла. В эту ночь кто-то увёл их единственную корову, тихо поднял загородку перед хлевом и увёл. Коровы нет, пришлось на своих плечах тащить плуг. Чунг вернулся с охоты около полудня, Май сразу обняла его ноги и рассказала о пропаже коровы, однако старая мать и отец не разговаривали, не говорили про корову. Несколько ночей подряд отец не спит, сидит на веранде, пьёт водку без закуски в компании нескольких собак, которые валяются друг на друге в одной куче.

Той весной, да ещё одну весну, отец со старой мамой должны были нести мотыги на горное поле, работать вместо коровы. На руках у старой мамы появилось больше мозолей, такие крупные мозоли, как остатки пригорелых зёрен риса на дне кастрюли свинной каши. А ночами этой мозолистой рукой проводила она по спинам Май с братом, чтобы им легче спалось.

Мама Хоа ушла, совсем ушла уже много дней, месяцев и лет назад, так много, что в семье уже думают, что она не вернется. Старый Чунг несколько раз ходил в уездный центр, смотрел на лавку, но её там нет и нет. Детям хватило времени, чтобы стать взрослыми, и зачем теперь мама Хоа вернулась, разве похожа она на человека, который уходит, но так и не нашёл своего места, сил нет дальше идти, поэтому вернулся на прежнее место?

Её возвращение возмутило мир и покой, царившие в их жизни, как шторм разрушает птичье гнездо. Что сказала мама Хоа, старый Чунг не помнит, а не помнит потому, что он не хочет слушать, а если уже не хочет, то сколько ни говори, всё равно не помнит. А поднял голос на неё только один раз, когда мама Хоа просила его разрешения взять Май с Чаем в свою родную деревню, к своим родным на Тэт. Он кричит на неё, ведь его дом не заброшенный сад, где растёт ничейная гуаява, кто хочет, тот может зайти и взять её фрукт.

С ним невозможно было разговаривать, и мама Хоа решилась поговорить со старой мамой. После той ночи на утро Чунг обнаружил у старой мамы впалые глаза, а руки её трясутся, когда она поднимает корыто с кашей для свиньи. Он ждал, чтобы она сама заговорила с ним, но она молчит, голову опуская, работает, ни разу не подняв лицо.

Старая мама старается, не смотрит ему в глаза. В свою очередь он избегает взгляд мамы Хоа. Мама Хоа ещё в полном соку, её красоту можно сравнить с цветущей грушей в тёплые весенние дни. Она моложе старой мамы лишь на несколько лет, но выглядит как её дочь. Иногда мама Хоа смотрит на него так, как будто хочет сжечь его своим взглядом. Когда она высоко поднимает штанины, чтобы ноги помыть, и обнаруживаются белые круглые икры, которые намного красивее, чем у Май, он старается гнать все мысли, которые вертятся у него в голове. Мама Хоа сама пошла спать в левой комнате, даже никто не сказал ей, куда идти. С тех пор, когда она совсем ушла, старый Чунг перешел туда спать один. Старая мама Мао наотрез отказалась перенести свои вещи в ту комнату, ссылаясь на то, что привыкла спать с детьми.

Старый Чунг сидит пьёт водку без закуски. Он чувствует холод на спине. За его спиной дверь в левую комнату оставлена полуоткрытой, а перед ним керосиновая лампа сгорела уже до последней капли, огонь потух, и в доме уже разносится запах сгоревшего фитиля.

Мама Хоа не может начать разговор с Май. Май старается избегать встречи с родной мамой. Май говорит отцу, что мама Хоа как дикий зверь, который неизвестно откуда забежал в дом, и когда больше его не хочешь, то можешь выгнать. Май знает, за её спиной мама Хоа следит за ней взглядом. В отличие от Май, Чай с мамой Хоа разговаривает, отчего Май ненавидит брата, и так получилось, что они уже друг с другом не разговаривают. Всё время Май видит перед своими глазами мозолистые руки старой мамы.

Лишь когда мама Хоа взяла свою сумку и собралась уйти, Май подняла голову и посмотрела ей в глаза. И Май вздрогнула, почувствовала в своей груди острую боль. Глаза мамы Хоа, посмотрев в которые, любой может легко узнать родство с Май, как говорит старая мать, эти глаза красны, налиты кровью, веки опухли, а щёки донельзя бледные. Однако Май так и не смогла высказать ни слова, как будто ей рот кто-то наглухо зашил.

Май отвернулась, избегая взгляд мамы Хоа, ведь ей не хватает сил дольше смотреть на маму. Мама Хоа вышла, и вскоре её уже не видно нигде среди хилых от нехватки воды, оставшихся после сбора урожая стеблей кукурузы. Май выбежала из дома, побежала на ручей, который протекает по глубокому лесу. Там занимается стиркой старая мать, на камнях вокруг неё уже развешаны мокрые юбки. Май подбежала к ней, упала к ней на грудь, горько заплакала:

- Ушла.. ушла, мама! Мама Хоа ушла...

Старая мама обняла её плечи. Ледяная вода в ручье, спотыкаясь о каменный выступ, разбрасывает брызги во все стороны, и промочила юбки у них обеих. Старая мать тихо вздыхает...

Май встретилась с этим парнем. Однажды вечером, сидя дома у печи и слушая губную гармошку, Май не могла себя держать в руках и, набравшись смелости, вышла к воротам. Он из далекого селения Тхыонгшон, молодой, старше Май всего на один или два года. И высокий, Май достигает только до его плеч. В слабом лунном свете конца месяца она не смогла хорошо разглядеть его лицо, зато хорошо почувствовала огонь в его глазах, когда тот смотрел на неё. В первый раз Май посмела постоять с ним совсем немножко, ведь она так дрожала, как будто скоро упадёт, если не побежала бы быстрее в дом. Прошло ещё несколько ночей, боязнь постепенно убавлялась, и каждый раз она стояла чуть дольше, и однажды простояла с ним, пока платок на голове не промок от тумана. Но вот сегодня она пообещала пойти вместе с ним на ярмарку 27 марта.

Завтра Чы будет ждать Май на перекрёстке дорог, довольно далеко от рынка, оттуда до рынка они должны будут ещё идти до сумерек. В эту ночь Май не могла спать. Легла в постель поздно, однако она ждёт не дождётся пения петухов. Май солгала старой маме, что завтра с утра пойдёт делать сладость банькхао с подругой Ли из соседнего хозяйства. На её ложь старая мама не сказала ничего, только что в чужом доме надо вежливо сказать приветствие старшим, и не должна она ложиться спать раньше их.

Ранним утром Май уже вывела лошадь из ворот. Та будто всё поняла, послушно стоит, чтобы Май удобнее седло ей на спину поставила.

Май боялась, что по дороге увидит кого-то из односельчан, и они расскажут родителям, отчего ей влетит из-за лжи. Но она решительно поехала, потому что она не одна, она имеет теперь попутчика. А там на рынке, оказывается, Май увидела не одну, а целых четырёх своих подруг, у каждой из них свой парень. Увидев друг друга, они делают вид, что не знают друг друга, просто смотрят в другую сторону, не замечают никого, скрывая улыбку.

На ночь все собрались у огромного огня, который кто-то из парней уже разжёг посреди поляны. У кого сладости или гостинцы, сбрасывали на одну общую скатерь, на общую трапезу. Май со своим парнем тоже оставили в стороне лошадь, сели вместе с другими парами. Вокруг огня собрались одни молодые, никто уже не чувствовал стыд. У девушек красные от жары щёки. Все похожи, так чего стыдиться?

А на утро, в день ярмарки 27 марта, дождавшись солнца, Чы с Май рука в руке пошли к лавкам, где продают водку в больших канистрах, однако там одни старики, молодые, если даже хотят водки, то заходят сюда ненадолго, потом друг за другом переходят в другое укромное место, где поменьше людей, где никто на них не смотрит.

Они вместе сели в одной из лавок, где продаётся водка, однако не успели сказать продавщице и слово, как Май рывком хватает Чы, заставила его подняться.

- Уходим! В другое место. Быстрее!

Май в спешке потащила Чы с собой, убегая как можно быстрее от этой лавки. Ведь она заметила, она увидела, она не может ошибиться. Там, одетая в вышитом во всех цветах радуги костюме, её старая мама сидит за корзиной с водкой, её щёки донельзя красны. А напротив неё сидит, ой, так ли это, её бывший парень, который со дня её свадьбы больше не играл ни разу на губной гармошке, он ли этот человек?

Май утащила Чы с собой, а Чы всё смотрел на нее, не может выговорить ни слова. В его доме только два человека – он, да его отец. Его мать умерла, когда он ещё еле-еле умел на собственных ногах ходить. Он учился игре на данмой с шести лет от своего отца, в десять лет начал работать на горном поле. Узнав о их истории, подруги Май говорят: повезло - хорошо стать невесткой-хозяйкой в таком хозяйстве. Чы играет на губной гармошке ещё лучше, слаще, чем его отец, и если свекрови нет, то и Май не должна будет за ней ухаживать...

Май вернулась домой очень поздно. Она застала старую маму перед печью, согревающую холодные руки. Старая мама поторопила Май взять тёплую воду помыться. Май заметила, что старая мама успела переодеться в домашний, обычный костюм, но забыла про нарядный платок на голове. Май села у огня возле старой мамы. Старая мама заговорила первой, рассказывая, что мама Хоа вернулась в их дом вчера вечером, а сейчас отец её сопровождает в уездный центр. Мама Хоа на самом деле вернулась. Надо ли над этим задуматься? А что дальше, почему старая мама молчит? Май спрашивает с некоторой осторожностью:

- Старая мама, что ты... что ты намерена?
- А как ты думаешь, что я должна делать?

Старая мама повернула голову, кротко посмотрела на Май и снова опустила подбородок на согнутые колени, поленом в руке повертела, раздувая огонь выше и выше. Долго так сидели, и старая мама продолжает:

- Доча, в доме мужа, если не рожает, то женщина годится разве что как подстолбный камень. Даже если у мужа живёшь двадцать, тридцать лет, всё равно подстолбным камнем остаёшься...

Май почувствовал прилив слёз при этих словах старой матери. Получается, целые двадцать лет старая мама думает, что в этом доме она лишь подстолбный камень, разве она не хочет признать Май и её брата своими детьми? Разве хочет она вернуть их маме Хоа, как возвращают лошадь, взятую на время? А когда вернёт, что старая мама будет делать? Неужели в её возрасте намерена перейти в другой дом, в другую семью, чтобы служит подстолбным камнем там, у чужих? Она передвинула свой стул ближе к старой маме, не зная, что сказать ей, и почувствовала боль в животе, как будто кто-то ей ножом режет всё там внутри.

Они так просидели до поздней ночи. Отца всё нет и нет. Теперь там построены хорошие дороги, другим нужно всего полдня, чтобы туда и обратно съездить, что же он так долго едет, никак не доедет? Мать и дочь не говорят ни слова, но обе сидят в ожидании отца. Сидели долго, пока последние куски дров не сгорели до конца. Однако как только Май легла в постель, так зазвучала губная гармошка, близко, у ворот, а не за каменной оградкой, как прежде. Май хотела было не обращать внимание - что зовёшь, ведь попрощались недавно, запах волос ещё чувствуется, ей хочется только спать. Но гармонист зовёт и зовёт, и Май кажется, что-то изменилось в игре. Каждая нота звучит дольше, глубже, ниже, но в мелодии меньше решительности, как вода в ручье течёт, прыгая через высокую преграду из галек. Май слушает и чувствует волнение, сердце застучало, зачастило... Вдруг она заметила, что старая мама встала с постели. Наверное, забыла она перед сном привязать собаку у конюшни. Подождав, пока мать открыла дверь, Май тоже встала. Надо сказать Чы вернуться домой, завтра ему ещё на работу нужно будет...

Май поспешно выбежала во двор, головой в спешке ударилась о связку соевых стручков. Она хотела выбежать на миг и сразу вернуться в постель, так чтобы старая мама не заметила ее ухода. Однако она остолбенела. Перед ней, на расстоянии всего в двух шагах, стоит старая мама, которая, с низко опустившейся головой, с соскользнувшим низко на плечи платком, обеими руками цепляется за створы старых ворот...

Май обхватывает рукой ствол старой груши, старается как можно тише дышать, чтобы старая мама не заметила её. Луна в конце месяца тускло светит.

Холодный ветер дует с гор, унося с веток груши последние сухие листья, и, падая на каменную ограду, сухие листья издают грустный тихий шорох.

Перевод Куинь Хыонг


Вьетнамская губная гармошка данмой - фото в мастерской в Ханое

IMG_5514.JPG
IMG_5515.JPG
Ответить

Вернуться в «Литература - вьетнамская и про Вьетнам»