Звучит губная гармошка за каменной оградкой
До Бить Тхуи
Рассказ
(По которому снят фильм "История девушки по имени Пао")
Построив шалашик на участке горного поля, полученного в подарок от давнишнего закадычного друга, старый Чунг переселился туда, взяв с собой маленькие горшки, рис, соль, керосин и собаку. Увидев заготовки мужа, старуха спросила: ты что, хочешь навсегда переселиться или как, не хочешь больше вернуться домой что ли, с собой берёшь слишком много. На что он ответил: так поле же очень далеко от селения, через реку переправиться должен, дорога неудобная, вдруг придется на ночь там остаться... Отвечая, сам он про себя знает, что всё это лишь отмазки, ведь если отлучится он от дома, то домашние без него окажутся без защитной стены, негде от дождя спрятаться и нечем против ветра подпираться. Ещё не говоря уж о том, что в их селении в последнее время случалось так, что у кого-то стащили то козла, то свинью, даже было дело, когда утащили корову. Несмотря на такое обстоятельство, ворота в их двор построены со времён предков, и с тех пор не были ни разу отремонтированы, створы висят только для того, чтобы обмануть чужой взгляд, одним лёгким толчком можно их разрушить. А он уходит из дома не потому, что не умеет или не хочет заботиться о домашних делах, не потому, что хочет сам каждый день в одиночку мясо есть, запивая водкой. Он чувствует себя неловко, нехорошо, как будто погода переменяется к грозе, но несколько дней никак не случается эта гроза. Глядя на спину старшей Май, которая сидит там, измельчает стебли колоказии на корм свиньям, он чувствует, как быстро летит время. А младший Чай уже так вырос, стал выше мачете заокуам на длинной рукоятке, что стоит в углу дома. Надо будет за ними ухаживать, кормить ещё несколько лет, а когда совсем вырастут, родительский дом покинут, как птицы улетают из гнезда, вот тогда как он сам будет - сыт ли, голоден ли, богат ли, беден ли - ему всё равно будет. А старуха, наверное, тоже так же, как он, думает.
Старый Чунг ушёл жить в полевом шалаше, в доме в первые дни чувствуется пустота, а на общую трапезу выставляли лишние пиалу и пару палочек. Ночью Май перешла в комнату старой мамы, как она её называет, спать с ней в одной постели. Обычно старая мама ложится спать поздно, когда Май уже начинает погружаться в сон, ведь старуха должна ещё пройти напоследок посмотреть хозяйство, ворота и двери, двор и дом, все тлеющие куски угля в печи тщательно затушить, выгнать собаку и привязать её сторожить возле конюшни. Но когда старуха ложится, Май обязательно спросоня заключает её крепко-крепко в свои объятия. Её тело горячее, как печь, говорит старая мама.
А в эту ночь Май тоже поздно ложится. Пустота в доме удваивается – Чай увёл лошадь для спаривания, старуху вызвали посмотреть заболевшего ребенка у соседей, а там, за каменной оградкой, кто-то страстно играет на губной гармошке данмой. Эту зазывающую мелодию Май услышала впервые на рынке несколько недель назад и слышала за своей спиной уже несколько раз. Гармошка её зовёт, зовёт. Она ускоряет шаги – музыка спешит за ней, а если она замедляется – гармонист тоже свои шаги замедляет. И вот, в эту ночь посмел уже выследить её дом...
Несколько раз Май хотела подняться и выйти, однако ноги дрожат так, что она снова садилась. Шитьё на платке не вяжется, она постоянно ошибается орнаментами, а иглой уже несколько раз себе пальцы поранила. Наконец-то она сдержала себя, не обращая внимание больше на эту музыку, и ушла к себе в спальню, полив водой на горящие головни дров. Пусть поиграет ещё подольше, и придется ему уйти в конце концов. И вскоре послышались нерешительные стуки копыт, как будто не хотелось ему уходить. Человек издалека, значит, на коне прискакал. Стоял так долго в холодном тумане, смотри, чего доброго, не дай бог, хворь подхватит.
Лежит она в постели, лежит, но сон не приходит. На чердаке кошка берёт своих котят за загривок в пасть и нервно ходит туда-сюда, роясь в кукурузных початках. В доме не хватает людей, ветер дует с одного конца в другой, тишина звенит в ушах. Май открывает свои глаза и снова закрывает, старается не смотреть на огромный сундук, который стоит в углу дома. Там, в сундуке, старая мама прячет очень красивый костюм, вышитый всеми цветами радуги. Она пообещала, что когда будет выдавать Май замуж, то подарит ей этот костюм.
Однако вчера глубокой ночью, ну, уже почти на рассвете, Май случайно проснулась ото сна и увидела, как мать надела на себя этот костюм. Куда это она собирается в красивом наряде? Сезон свадеб закончился, в родне уже никто не играет свадьбу, не выдают дочерей замуж, не женят сыновей. Куда собирается старая мама? Разве что она собирается на рынок-ярмарку, которая состоится 27 числа этого месяца? А если так... ну и что, Май? Или потому что отец, оставив всех дома, ушёл жить в полевом шалаше? Или знал отец, что мать собирается на эту мартовскую ярмарку, поэтому ушёл? Она ведь раньше не обдумывала причину перехода отца через реку Нёкуэ, только сейчас охнула, почуяв что-то такое ненормальное. Уход отца теперь ей кажется не похожим на то, что другие мужчины обычно делают, когда строят шалаши на горных полях и спят там, чтобы защитить свой урожай от чужого домашнего скота или дикого зверя. Думает Май, думает и не находит ответа, и сон совсем не приходит. Она чувствует, как растёт тревога, не зная толком о чём, но чувствует, как будто кто-то зажигает огонь в её животе. Там у веранды капли росы с крыши падают на дно сухого каменного водоёма, звучат, как редкие капли дождя...
В этом году зимой было холоднее, чем обычно, и холода дольше держатся. В марте, да и в апреле ещё холодно. Зацвели абрикосы и груши поздно, после Тэта. Все говорят, в этом году весенний праздник 5 мая, не хватает веселья. Однако до мая ещё далеко, а погода в этом году меняется не в пользу людям, от холода зерна кукурузы и риса никак не дают ростки. Земля с каждым днём сохнет. На горных полях должны ждать ростки, чтобы удобрения разбрасывать. Но забота об урожае не может омрачить праздник, назначенный на 27 марта.
Вдруг слышно, как собака у веранды радостно заскулила, хвостом бьёт о земляную стену. Вернулся домой отец. Старая мама, которая вернулась чуть раньше его, пошла открыть ему дверь.
- Что так рано возвращаешься, почему не дождаться солнца, туман чтобы убавился, чтобы не так холодно было?
- Ага, - отец отвечает хриплым голосом. – Хотел было, но попутные решили раньше переехать реку, разрешили бесплатно сесть на катер, поэтому решился отправиться в путь с ними. Как дела дома?
- А так, абы как. Выбились некоторые брёвна в конюшне. Если останешься дома, время есть, почини.
- Хорошо, хорошо, сразу всё сделаю.
В их доме всё обветшалось, всё старое. И конюшня в том числе. Ведь эту постройку отец Чунга построил ещё до рождения младшего сына. Уже не помнится, сколько лошадей там жило, сменяя друг друга. Прочна постройка же, ничего не скажешь.
Утром Чунг обошёл хозяйство, хорошенько осмотрел конюшню, взяв пилу с ножом, чтобы сразу починить поломанные места. Старая мама следовала за ним, готова помочь при надобности. И разговор между собой затевают.
- Старая мамаша, в этом году весна опаздывает, а на ярмарку 27 марта собирается много людей. У нас кукуруза, хорошо, если ты сделаешь водку и понесёшь на продажу.
- Ах, не надо делать, у нас много водки стоит. До Тэта в роде Шунг была свадьба, попросили у нас, но родственники им подарили много, им у нас купить и не понадобилось, теперь та у нас остаётся.
- Так ты на лошади повезёшь на ярмарку продать, ведь так?
Что-то такое неладное звучит у него в голосе, она сразу почувствовала. Водку эту она сама дома гнала, хорошая, может стоять сколько угодно, чем дольше, тем вкуснее станет. А до следующего Тэта у них ещё много дел в семье, когда водка нужна, так зачем торопит её продать? Она посмотрела на него, смотрела в ожидании объяснения, однако он делает вид, что очень занят починкой конюшни, не обращая на неё внимание, и эту фразу обронил случайно, сам не осознавая. А ведь всем известно, что на эту ярмарку 27 марта несут на продажу водку, чтобы вместе выпить с покупателем. Пить до опьянения, чтобы даже если этот покупатель забудет заплатить, то ничего страшного, а если вспомнит, что заплатить надо, то может заплатить последними монетами, которые принёс на рынок, чтобы купить столь необходимую в собственном хозяйстве соль.
А ярмарка эта на 27 марта назначена, но на место рынка рано приходят, с 21, 22 числа уже собираются люди, и льётся водка. Ведь целый год работали на полях, голову не поднимая, ухаживали за горохом и кукурузой и дома работали во дворе, голову не поднимая, ухаживали за курами и свиньями и у всех выпадает только этот рыночный день для веселья, для отдыха. На рынок идут без детей, так что всецело могут отдаться веселью, развлечению и водке. Даже если мужчины забывают где-то нож с арбалетом, женщины забывают про кашу для свиней или пару палочек, над ними никто не смеётся.
А между старым Чунгом и его женой существует очень много преград, которые ограждают этот их разговор. Во всем виновата гостья, посетившая их дом ровно за один месяц до Тэта и ушедшая. Если бы ушла просто так, не сказав ничего, то о ней забыли бы, ан нет, перед уходом пообещала вернуться весной, после Тэта. Если эта гостья слово своё сдержит, то уже скоро в их дом вернётся.
Ровно за месяц до Тэта, в тот день, когда старая мама вместе с Май делали сладость из рисовой муки банькхао, к ним в дом пришла гостья. Это мама Хоа.
Открывая ворота, Май сразу узнала маму Хоа, однако та стояла остолбенев, смотрела на Май, глазами не моргая. Май подумала, неужели она растёт так быстро, что мама Хоа её не узнала сразу, и повернулась к ней спиной, побежала в дом, а мама Хоа за собой с трудом втащила огромную сумку. Май почувствовала в себе порыв жара, её колени дрожат. Она почувствовала, что недобрый ветер подул в дом и, разрушая порядок в доме, разбрасывает всё в разные стороны, и всё станет перевернуто, ничего не будет на своем месте. Зачем мама Хоа ни с того ни с сего вернулась, ушла бы насовсем, навсегда. Май с братом уже забыли всё, что с ними случилось, и с возвращением мамы Хоа они должны теперь всё вспомнить, что ли?
Мама Хоа входит в дом, наклоняя голову, сказала приветствие отцу, сидящему у чайного стола. Отец поднимает голову, смотрит на неё.
- А... снова вернулась!
- Да...
Мама Хоа невнятно отвечает, голову ещё ниже опускает, в руках мнёт лямки сумки, которую ставит перед собой.
- Зачем вернулась?
Отец спрашивает как будто к слову, не совсем и хочет вопрос задавать.
- Хочу... хочу просто повидаться. Посмотреть, как вы...
- Ну, взрослые стареют, а дети растут...
Отец говорит, как будто перед ним пустота, без слушателя. Отец позвал Май и младшего Чая. Только Чай вошел к ним, а Май так и осталась там, на веранде, как будто она не услышала зов отца.
Старая мама выходит, велела перенести охапку свежих дров из конюшни в печь сушиться, тихо говорит на ухо Май, но она чувствует, что старая мама её ругает.
- Доча, нельзя. Нельзя таким образом вести себя. Это мама Хоа, не чужая, которую где-то там по дороге ты встретила однажды. Уже давно мама Хоа не навещала наш дом, но ты ведь её не забыла, неправда ли?
Май повернула голову, горько заговорила в ответ:
- Я помню больше тебя, старая мама. Всё помню. Помню ту корову, которую увели чужие...
- Ах, не поминай старое позабытое. Помни, что стоит помнить, а что надо забыть – забудь. Вчера из-за дождя вода в ручье помутнела, но эта вода не может вечно стоять мутной. Также и люди...
Что сказала старая мама, Май не может заставить себя забыть. Май бегает туда-сюда, неся дрова из конюшни за печь. Одно полено уронила в кастрюлю, где кипит-варится каша для свиней. Май не обращает на это внимание. Лицо её покрывается потом, испачкан весь её костюм. В последний её приход с дровами Чай стоит перед порогом, смотрит на Май с высоты своего роста:
- Ты что, правда такая несмышлёная, остаёшься ребенком четырёхлетним?
Май поджала губы. Младший брат, несмотря на огромный рост, ещё сам ребенок и уже посмел говорить старшей сестре таким поучительным тоном. Май отмахнулась от его руки, занесла свежие дрова за печь и взяла то полено, что упало в кастрюлю, нервно мешает кипящую кашу так, что забрызгала всё вокруг.
Старая мама Мао пришла жить с Чунгом в одном доме уже более 20 лет назад. В то время она была известна во всей местности красотой и умением вести хозяйство, во всех селениях знали, что нет девушки красивее Мао, нет такой, кто вышивает краше Мао, и ткёт быстрее, чем Мао. Во всей местности только у Чунга хватило серебра, риса и водки, чтобы заплатить выкуп и жениться на ней. После свадьбы Мао перешла жить в дом Чунга, но в ночь накануне свадьбы она не смогла сомкнуть глаза, потому что слышно было, как играли на губной гармошке у каменной оградки. До утра было слышно, как нехотя уходит лошадь по тропинке вдоль ущелья, а когда стук копыт почти стих, снова заиграла данмой, уже издалека. Мао встала с постели, посмотрела через маленькое окошко, а дом укутан в таком густом тумане, что даже за оградкой её огорода ничего не было видно. Слышна только данмой, её музыка как стрела, летит через туманную пелену, вонзается в её сердце, с грустью упрекает её. Мао плачет, ведь с тех пор та губная гармошка уже никогда больше не играла для неё.
Год, два, три года прошли, у супругов не появлялись дети. Вначале родные со стороны мужа ещё искали лекарей и лечения, однако вскоре оставили их в покое. Родители мужа один за другим ушли из жизни, в родне невестку жалеют, как родную дочь, не хотели заставлять Чунга снова жениться, несмотря на то, что у них в роду самым молодым мужчиной является он, Чунг.
Когда они остались одни на свете, уже несколько раз Мао говорила Чунгу: верни ты меня в дом родителей, женись на молодой, но Чунг не слушал её. Чунг хотел сохранить Мао, как надёжные двери в свой дом. Чунг знает, никто в его доме не может заменить Мао. Каждый раз, когда выходит из дома по делу, он всегда старается возвращаться скорее, потому что боится, что Мао грустит в одиночку, Мао не может спать, лёжа одна в холодной постели.
Но однажды местные власти решили построить дорогу на Тхыонгшон, в селениях каждое хозяйство должно выделить одного добровольца, чтобы принять участие в этом деле. Каждый день Мао встаёт рано, чтобы сварить мужу рис и курицу, чтобы он досыта дома поел, да ещё хватило ему на обед. Однако по мере работы дорога становится всё длиннее и длиннее, работать должен он всё дальше и дальше от дома, и до такой степени, что ему уже пришлось там же и ночевать, не успевал он вернуться домой. Он брал с собой рис, чтобы там готовить себе обед вместе со всеми. И ему удавалось посетить жену только раз в несколько дней, зато каждый раз он подбадривает жену, что будет работать ещё недолго, потому что дорога уже почти готова.
Так случилось, что работа по строительству этой дороги завершилась только по осени. Широкий дом как будто осиротел без Чунга, везде холодно, поэтому когда пришёл он домой, то застал жену уже несколько дней больной, лежит в постели без еды.
Однако Чунг вернулся не один. С ним был ещё один человек из отряда добровольцев. Это была молодая девушка, моложе Мао на несколько лет. Девушка была родом из низменных земель.
Mao молча перенесла свои вещи в комнату покойной свекрови. Она там часто убирается, однако без жильца стояла заброшенной. Когда Мао перенесла туда сундук приданного, который принесла в дом мужа в день свадьбы, Чунг встал у двери в их спальню, выдвинул руку, хотел удержать Мао. Мао посмотрела ему прямо в глаза. Чунг не смог выдержать этот взгляд, отвернулся и отпустил Мао. В эту ночь Чунг сидит, занимается обточкой рукоятки своего ножа у печи допоздна, Мао тоже не готовит постель, а вынесла стебли колоказии, чтобы измельчить. Никто не говорит ни слова, слышно только, как нож о доску стучит. Когда всю колоказию уже измельчила, Мао поднимается, бросила траву в кашу для свиньи и, наклоня голову, подбросила ещё дров в печь, и только тогда Чунг собрал всю храбрость, взял Мао за подол рубашки и просит её садиться рядом с ним. Однако уже и сидят рядом, а Чунг, не зная, как начать, всё точит и точит эту рукоятку, так, что поранил себе палец. Он поднимает этот раненый палец ко рту, сосёт кровь и всё не решается заговорить первым. Мао смотрит на огонь, её щеки красны, и Чунг её боится, боится её молчания. Лучше заговорила бы она...
С тех пор в доме жили втроём. Спали на трёх разных постелях в трёх углах дома. Трое крайне редко разговаривают друг с другом. Мао в кухне, Хоа в доме, Чунг в огороде. Сидят вместе только во время трапезы. Ночами слышится скрип от трёх кроватей. А на утро, встают рано ли, поздно ли - у всех троих тёмные круги вокруг глаз. Не жизнь, а мучения, чего доброго, до болезней и истощения доведёт такая жизнь. Однажды Чунг встал, подошёл к двери в правую комнату, однако дверь заперта изнутри. Чунг стоял долго у двери, тихо-тихо откашлялся, однако человек в этой комнате молчит, не встаёт. Но слышен тихий плач из левой комнаты. Слышно, что плачущая уткнулась лицом в подушку. В эту комнату дверь не заперта, стоит полуоткрытой. Несмотря на холод, лицо Чунга всё в поту...
После рождения Май, Хоа всё ещё остается в доме, не уходит, как Чунг пообещал Мао. Однако Хоа на самом деле не умеет делать работу в поле, выращивать горох, даже не знает, как следует зажечь печь. Когда Май исполнилось 2 месяца, Хоа оставила девочку со старой мамой Мао и ушла в уездный городок, там открыла лавку, где торгует обувью, и редко-редко навещала дочь.
Май была хилой, как кошечка. С раннего утра до поздней ночи она лежала в связке на груди старой мамы, сосала до крови грудь, которая не даёт молоко, ведь хотелось ребёнку материнского молока. А когда Май было 2 годика, ещё не могла самостоятельно перебраться через высокий порог дома, мама Хоа родила ещё и младшего Чая. Чай занял место старшей сестры в связке, которую старая мама носит перед собой, и берёт в свой рот соски, сосёт грудь, которая никогда не даёт молоко у старой мамы.
Мама Хоа всё реже и реже навещала дом. А если даже заходила навестить, то только на несколько минут, никогда не оставалась на пиалу риса. Каждый раз приносила для Май с братом многоцветные конфеты, обувь и одежду, но каждый раз после её ухода Май с братом все конфеты бросали лошади в корыто, обувь и одежду оставляли в сундуке у старой мамы, где они так и лежат зря, потому что брат с сестрой привыкли к самотканым вещам старой мамы.
А когда Май было одиннадцать, Чаю девять, мама Хоа в последний раз навестила их и после этого никогда больше не заходила. В тот раз она осталась на ужин, даже переночевала со старой мамой и Май с братом. Отец отлучился на охоту, а маленькие Май с Чаем рано легли спать. Утром встали, маму Хоа уже не застали. Старая мама рассказала, мама Хоа ушла очень рано, сама встала, сама открыла ворота и ушла. В эту ночь кто-то увёл их единственную корову, тихо поднял загородку перед хлевом и увёл. Коровы нет, пришлось на своих плечах тащить плуг. Чунг вернулся с охоты около полудня, Май сразу обняла его ноги и рассказала о пропаже коровы, однако старая мать и отец не разговаривали, не говорили про корову. Несколько ночей подряд отец не спит, сидит на веранде, пьёт водку без закуски в компании нескольких собак, которые валяются друг на друге в одной куче.
Той весной, да ещё одну весну, отец со старой мамой должны были нести мотыги на горное поле, работать вместо коровы. На руках у старой мамы появилось больше мозолей, такие крупные мозоли, как остатки пригорелых зёрен риса на дне кастрюли свинной каши. А ночами этой мозолистой рукой проводила она по спинам Май с братом, чтобы им легче спалось.
Мама Хоа ушла, совсем ушла уже много дней, месяцев и лет назад, так много, что в семье уже думают, что она не вернется. Старый Чунг несколько раз ходил в уездный центр, смотрел на лавку, но её там нет и нет. Детям хватило времени, чтобы стать взрослыми, и зачем теперь мама Хоа вернулась, разве похожа она на человека, который уходит, но так и не нашёл своего места, сил нет дальше идти, поэтому вернулся на прежнее место?
Её возвращение возмутило мир и покой, царившие в их жизни, как шторм разрушает птичье гнездо. Что сказала мама Хоа, старый Чунг не помнит, а не помнит потому, что он не хочет слушать, а если уже не хочет, то сколько ни говори, всё равно не помнит. А поднял голос на неё только один раз, когда мама Хоа просила его разрешения взять Май с Чаем в свою родную деревню, к своим родным на Тэт. Он кричит на неё, ведь его дом не заброшенный сад, где растёт ничейная гуаява, кто хочет, тот может зайти и взять её фрукт.
С ним невозможно было разговаривать, и мама Хоа решилась поговорить со старой мамой. После той ночи на утро Чунг обнаружил у старой мамы впалые глаза, а руки её трясутся, когда она поднимает корыто с кашей для свиньи. Он ждал, чтобы она сама заговорила с ним, но она молчит, голову опуская, работает, ни разу не подняв лицо.
Старая мама старается, не смотрит ему в глаза. В свою очередь он избегает взгляд мамы Хоа. Мама Хоа ещё в полном соку, её красоту можно сравнить с цветущей грушей в тёплые весенние дни. Она моложе старой мамы лишь на несколько лет, но выглядит как её дочь. Иногда мама Хоа смотрит на него так, как будто хочет сжечь его своим взглядом. Когда она высоко поднимает штанины, чтобы ноги помыть, и обнаруживаются белые круглые икры, которые намного красивее, чем у Май, он старается гнать все мысли, которые вертятся у него в голове. Мама Хоа сама пошла спать в левой комнате, даже никто не сказал ей, куда идти. С тех пор, когда она совсем ушла, старый Чунг перешел туда спать один. Старая мама Мао наотрез отказалась перенести свои вещи в ту комнату, ссылаясь на то, что привыкла спать с детьми.
Старый Чунг сидит пьёт водку без закуски. Он чувствует холод на спине. За его спиной дверь в левую комнату оставлена полуоткрытой, а перед ним керосиновая лампа сгорела уже до последней капли, огонь потух, и в доме уже разносится запах сгоревшего фитиля.
Мама Хоа не может начать разговор с Май. Май старается избегать встречи с родной мамой. Май говорит отцу, что мама Хоа как дикий зверь, который неизвестно откуда забежал в дом, и когда больше его не хочешь, то можешь выгнать. Май знает, за её спиной мама Хоа следит за ней взглядом. В отличие от Май, Чай с мамой Хоа разговаривает, отчего Май ненавидит брата, и так получилось, что они уже друг с другом не разговаривают. Всё время Май видит перед своими глазами мозолистые руки старой мамы.
Лишь когда мама Хоа взяла свою сумку и собралась уйти, Май подняла голову и посмотрела ей в глаза. И Май вздрогнула, почувствовала в своей груди острую боль. Глаза мамы Хоа, посмотрев в которые, любой может легко узнать родство с Май, как говорит старая мать, эти глаза красны, налиты кровью, веки опухли, а щёки донельзя бледные. Однако Май так и не смогла высказать ни слова, как будто ей рот кто-то наглухо зашил.
Май отвернулась, избегая взгляд мамы Хоа, ведь ей не хватает сил дольше смотреть на маму. Мама Хоа вышла, и вскоре её уже не видно нигде среди хилых от нехватки воды, оставшихся после сбора урожая стеблей кукурузы. Май выбежала из дома, побежала на ручей, который протекает по глубокому лесу. Там занимается стиркой старая мать, на камнях вокруг неё уже развешаны мокрые юбки. Май подбежала к ней, упала к ней на грудь, горько заплакала:
- Ушла.. ушла, мама! Мама Хоа ушла...
Старая мама обняла её плечи. Ледяная вода в ручье, спотыкаясь о каменный выступ, разбрасывает брызги во все стороны, и промочила юбки у них обеих. Старая мать тихо вздыхает...
Май встретилась с этим парнем. Однажды вечером, сидя дома у печи и слушая губную гармошку, Май не могла себя держать в руках и, набравшись смелости, вышла к воротам. Он из далекого селения Тхыонгшон, молодой, старше Май всего на один или два года. И высокий, Май достигает только до его плеч. В слабом лунном свете конца месяца она не смогла хорошо разглядеть его лицо, зато хорошо почувствовала огонь в его глазах, когда тот смотрел на неё. В первый раз Май посмела постоять с ним совсем немножко, ведь она так дрожала, как будто скоро упадёт, если не побежала бы быстрее в дом. Прошло ещё несколько ночей, боязнь постепенно убавлялась, и каждый раз она стояла чуть дольше, и однажды простояла с ним, пока платок на голове не промок от тумана. Но вот сегодня она пообещала пойти вместе с ним на ярмарку 27 марта.
Завтра Чы будет ждать Май на перекрёстке дорог, довольно далеко от рынка, оттуда до рынка они должны будут ещё идти до сумерек. В эту ночь Май не могла спать. Легла в постель поздно, однако она ждёт не дождётся пения петухов. Май солгала старой маме, что завтра с утра пойдёт делать сладость банькхао с подругой Ли из соседнего хозяйства. На её ложь старая мама не сказала ничего, только что в чужом доме надо вежливо сказать приветствие старшим, и не должна она ложиться спать раньше их.
Ранним утром Май уже вывела лошадь из ворот. Та будто всё поняла, послушно стоит, чтобы Май удобнее седло ей на спину поставила.
Май боялась, что по дороге увидит кого-то из односельчан, и они расскажут родителям, отчего ей влетит из-за лжи. Но она решительно поехала, потому что она не одна, она имеет теперь попутчика. А там на рынке, оказывается, Май увидела не одну, а целых четырёх своих подруг, у каждой из них свой парень. Увидев друг друга, они делают вид, что не знают друг друга, просто смотрят в другую сторону, не замечают никого, скрывая улыбку.
На ночь все собрались у огромного огня, который кто-то из парней уже разжёг посреди поляны. У кого сладости или гостинцы, сбрасывали на одну общую скатерь, на общую трапезу. Май со своим парнем тоже оставили в стороне лошадь, сели вместе с другими парами. Вокруг огня собрались одни молодые, никто уже не чувствовал стыд. У девушек красные от жары щёки. Все похожи, так чего стыдиться?
А на утро, в день ярмарки 27 марта, дождавшись солнца, Чы с Май рука в руке пошли к лавкам, где продают
водку в больших канистрах, однако там одни старики, молодые, если даже хотят водки, то заходят сюда ненадолго, потом друг за другом переходят в другое укромное место, где поменьше людей, где никто на них не смотрит.
Они вместе сели в одной из лавок, где продаётся водка, однако не успели сказать продавщице и слово, как Май рывком хватает Чы, заставила его подняться.
- Уходим! В другое место. Быстрее!
Май в спешке потащила Чы с собой, убегая как можно быстрее от этой лавки. Ведь она заметила, она увидела, она не может ошибиться. Там, одетая в вышитом во всех цветах радуги костюме, её старая мама сидит за корзиной с водкой, её щёки донельзя красны. А напротив неё сидит, ой, так ли это, её бывший парень, который со дня её свадьбы больше не играл ни разу на губной гармошке, он ли этот человек?
Май утащила Чы с собой, а Чы всё смотрел на нее, не может выговорить ни слова. В его доме только два человека – он, да его отец. Его мать умерла, когда он ещё еле-еле умел на собственных ногах ходить. Он учился игре на данмой с шести лет от своего отца, в десять лет начал работать на горном поле. Узнав о их истории, подруги Май говорят: повезло - хорошо стать невесткой-хозяйкой в таком хозяйстве. Чы играет на губной гармошке ещё лучше, слаще, чем его отец, и если свекрови нет, то и Май не должна будет за ней ухаживать...
Май вернулась домой очень поздно. Она застала старую маму перед печью, согревающую холодные руки. Старая мама поторопила Май взять тёплую воду помыться. Май заметила, что старая мама успела переодеться в домашний, обычный костюм, но забыла про нарядный платок на голове. Май села у огня возле старой мамы. Старая мама заговорила первой, рассказывая, что мама Хоа вернулась в их дом вчера вечером, а сейчас отец её сопровождает в уездный центр. Мама Хоа на самом деле вернулась. Надо ли над этим задуматься? А что дальше, почему старая мама молчит? Май спрашивает с некоторой осторожностью:
- Старая мама, что ты... что ты намерена?
- А как ты думаешь, что я должна делать?
Старая мама повернула голову, кротко посмотрела на Май и снова опустила подбородок на согнутые колени, поленом в руке повертела, раздувая огонь выше и выше. Долго так сидели, и старая мама продолжает:
- Доча, в доме мужа, если не рожает, то женщина годится разве что как подстолбный камень. Даже если у мужа живёшь двадцать, тридцать лет, всё равно подстолбным камнем остаёшься...
Май почувствовал прилив слёз при этих словах старой матери. Получается, целые двадцать лет старая мама думает, что в этом доме она лишь подстолбный камень, разве она не хочет признать Май и её брата своими детьми? Разве хочет она вернуть их маме Хоа, как возвращают лошадь, взятую на время? А когда вернёт, что старая мама будет делать? Неужели в её возрасте намерена перейти в другой дом, в другую семью, чтобы служит подстолбным камнем там, у чужих? Она передвинула свой стул ближе к старой маме, не зная, что сказать ей, и почувствовала боль в животе, как будто кто-то ей ножом режет всё там внутри.
Они так просидели до поздней ночи. Отца всё нет и нет. Теперь там построены хорошие дороги, другим нужно всего полдня, чтобы туда и обратно съездить, что же он так долго едет, никак не доедет? Мать и дочь не говорят ни слова, но обе сидят в ожидании отца. Сидели долго, пока последние куски дров не сгорели до конца. Однако как только Май легла в постель, так зазвучала губная гармошка, близко, у ворот, а не за каменной оградкой, как прежде. Май хотела было не обращать внимание - что зовёшь, ведь попрощались недавно, запах волос ещё чувствуется, ей хочется только спать. Но гармонист зовёт и зовёт, и Май кажется, что-то изменилось в игре. Каждая нота звучит дольше, глубже, ниже, но в мелодии меньше решительности, как вода в ручье течёт, прыгая через высокую преграду из галек. Май слушает и чувствует волнение, сердце застучало, зачастило... Вдруг она заметила, что старая мама встала с постели. Наверное, забыла она перед сном привязать собаку у конюшни. Подождав, пока мать открыла дверь, Май тоже встала. Надо сказать Чы вернуться домой, завтра ему ещё на работу нужно будет...
Май поспешно выбежала во двор, головой в спешке ударилась о связку соевых стручков. Она хотела выбежать на миг и сразу вернуться в постель, так чтобы старая мама не заметила ее ухода. Однако она остолбенела. Перед ней, на расстоянии всего в двух шагах, стоит старая мама, которая, с низко опустившейся головой, с соскользнувшим низко на плечи платком, обеими руками цепляется за створы старых ворот...
Май обхватывает рукой ствол старой груши, старается как можно тише дышать, чтобы старая мама не заметила её. Луна в конце месяца тускло светит.
Холодный ветер дует с гор, унося с веток груши последние сухие листья, и, падая на каменную ограду, сухие листья издают грустный тихий шорох.
Перевод Куинь Хыонг
Вьетнамская губная гармошка данмой - фото в мастерской в Ханое